Пишу эти строки в более или менее спокойное для церкви время, когда не взрывают и не сносят. Но долго ли оно продлится, это спокойствие? Ведь политическая погода устойчивой у нас никогда не была. Циклоны сменяются антициклонами и наоборот.
Всё-таки закрывают. В Прибалтике, например. Снесли русскую церковь в Дзинтари, куда, по рассказам моей жены, ходил когда-то по воскресным дням со своими маленькими дочками Александр Вертинский. Но, пожалуй, снесли эту церковь еще в хрущевские времена. Герой XX съезда, разоблачитель культа, тоже ведь лез в бонапарты: умел и разоблачать, и душить, и преследовать, и миловать, и награждать, и — взрывать тоже. Тысячи храмов были закрыты за десять лет его царствования.
А с Казанской церковью в Таллинне связано у меня еще одно приятное, хотя чем-то и грустноватое воспоминание. В последних числах августа (может быть, даже тридцать первого) зашли мы втроем в эту церковь. Служба отошла, но перед образом Казанской идет молебен. И очень много детей. Лет от семи до шестнадцати. И родители, и бабушки. Молебен, как я понял, перед началом учебного года. Это еще от «эстонских времен» сохранилось. Традиция. А грустно было потому, что у нас этого уже давным-давно нет. В детстве перед началом учения ездили на Петроградскую сторону в Домик Петра Великого. Там хранилась тогда питерская святыня — петровских времен икона Спаса Нерукотворного, перед этим образом служили в осенние дни молебны, и с утра до ночи жарко пылали в многосвечниках восковые свечи… Теперь, уже давно, этот дивный петровский образ находится в Спасо-Преображенском соборе на Литейном. А до этого хранился в церкви на улице Марата, угол Стремянной. Ее, эту церковь, уже давно взорвали, и что-то там, кажется, уже успели построить.
30
Да, очень много я мог бы рассказать о своих снах наяву. И о блаженных снах, и о кошмарах. Впрочем, о кошмарах — не хочется.
Запишу то, что вспомнится само собой, в первую очередь, что особенно живо и ярко запечатлелось в памяти.
Семьдесят второй год. Мы с женой в Швейцарии, в Женеве, приехали сюда туристами, в составе «специализированной писательской группы». Среди этих десяти-двенадцати писателей не один и не два, а по меньшей мере пятеро — явные соглядатаи. Куда ни пойдешь — в соседний ли трафик купить леденцов или газету, к почтовому ли ящику или просто прогуляться, — к тебе непременно привяжется или во всяком случае попытается привязаться кто-нибудь из твоих собратьев по перу.
Но вот однажды днем мы едем в нашем маленьком голубом автобусе, обозреваем город. И вдруг кто-то говорит: