От тебя не укрылось, какие взгляды время от времени бросал купец на Даму Бубен. А в конце концов, почему бы и нет? Велики ли ее лета? — а сейчас и вовсе помолодела, разрумянилась. Эх, закружит Рашка купцу голову — перед ней и князья в свое время устоять не могли...
Ну и ладно, пусть ее кружит.
Не твоего это ума дело, Валет Пиковый.
Ты лучше вот о чем подумай: из-за одних ли дел сердечных выгораживал вас обоих купец перед урядником? Да и рубщик тот в село не случайно в нужный момент заявился... Были вы у купца в долгу мелком, пустяшном — а теперь вырос долг, ай, вырос!
Чем отдавать придется?..
* * *
В избе никого не оказалось. Нет, не то чтобы совсем никого: на полатях залихватски храпел в стельку пьяный Филат, набравшийся по случаю воскресенья куда больше обычного — но, пьяный хозяин, он не в счет. Пелагея, небось, ушла к соседке — на жизнь пожаловаться да языком почесать; ребятня по селу гасает, а Акулька... Кто ее знает, где это конопатое бедствие мотается?
На столе сиротливо возвышался кривобокий горшок. Ты принюхался. Слава богу, там оказался квас, а не сивуха. В горле пересохло — то ли от купцова коньяка, то ли от новостей — так что квас пришелся кстати.
За спиной вскрикнула входная дверь. Ты не обернулся. Зачем? Если и без того известно, что подобным образом обижать ни в чем не повинную дверь может только непоседа-Акулька?
— Ну, спасибо, Акулина, — сказал ты, ставя горшок на стол, и лишь теперь повернулся к девке.
— А как ты, дядь Друц, узнал... ой, а за што спасибо-то?!
— За язык твой длинный. Что б мы с Рашелью без тебя делали? А так, считай, на весь уезд прославились!
— Я это... я ж как лучше хотела! — Акулька в расстройстве чувств шмыгнула носом и потупилась. — А то про вас все: ссылочные! колодники! мажье семя! душегубцы! А вы и не душегубцы совсем! Вон, ты нас с Федюньшей от медведихи оборонил, и тетя Рашелька... она самая добрая! Сухарей дала, солонины... Я ж хотела, как лучше — штоб они все на вас шавить кинули!
— Сядь, — коротко бросил ты, и вздорная Акулька, на удивление, послушалась сразу.
Присела рядом на лавку.
— Как лучше, говоришь, хотела?
— Ну да! — девчонка подняла на тебя честные глаза. Круглые, как пятаки. И все, что ты хотел ей сказать: куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями, под какую погибель она, дура, вас с Княгиней чуть не подвела... Моргнули глаза девчоночьи. Хлопнули длиннющими ресницами. Блеснули слезой. И все твои слова, объяснения, упреки — все это разом схлынуло.
Без остатка.
Она ведь действительно — не со зла. От честной, ветошной, беспонятливой дури. Ей объяснять: все одно навыворот поймет — и опять примется языком молоть! На одну беду восемь склепает... Илья Роман-чай, старый вожак из твоего родного табора, про таких говаривал: «Мири калимо — кхандэла бахтимо!» В смысле: «Моя хоть и черная, зато счастьем пахнет!..»