Кмитич бился в первых рядах. Он уже свалил ударом ка-рабелы с коня здоровенного бритоголового стрельца. Кмитич вообще обратил внимание, что в гарнизоне Борисова, похоже, сидит некий отборный полк головорезов — все московиты огромного роста, в черных, почти поповских рясах, вооруженные до зубов, многие с уже зажившими шрамами на лицах. Эти громилы дрались отменно. Партизаны начали медленно отходить. Но ворота захлопнули, и хоругвь Кмитича взяли в кольцо. Вскоре со стороны зазвучали новые выстрелы, и Кмитич понял, что люди бурмистра стараются как-то помочь ему.
— Пробивайтесь к воротам и откройте их. Взорвите гранатами! Я вас прикрою! — крикнул Кмитич Сичко. Тот кивнул и бросился выполнять приказ. Кмитич продолжал сдерживать напор врагов. Партизаны дрались самоотверженно, но московитов скопилось вокруг них втрое, а может, и вчетверо больше… Ухнула граната. Потом еще две. По крикам и шуму Кмитич, уже раненный в плечо и бедро, слышал, что Сичко удалось открыть ворота и отогнать от них московитов. Но надолго ли?
— Уходим! Все! Быстро! — кричал Кмитич своим ратникам.
Партизаны, с трудом отбиваясь и отстреливаясь, бросились обратно, вон из города, оказавшегося для них коварной мышеловкой. Кмитич яростно рубил своей верной саблей наседавших врагов, сжимая в левой руке мушкетерский дагой, которым орудовал также весьма умело — уже ранил им четверых.
— Уходим, полковник! — крикнули ему.
— Уходите! — ответил Кмитич. В этот самый момент он хотел лишь одного: остаться и умереть, умереть за все свои просчеты, за погибших товарищей, за любовь. Чувствуя свою роковую ошибку, Кмитич жаждал теперь искупить свою вину кровью. Погибли его люди, вероятно, треть от всей хоругви, и он, Кмитич, должен за это ответить.
К нему подскочил очередной вражеский всадник, вскинул пистолет. Выстрел. Но Кмитич успел пригнуться — пуля просвистела у самого уха. Однако, выпрямляясь, Кмитич угодил под удар ручкой пистолета по голове. Все закружилось и поплыло перед глазами. После яркой вспышки от удара Кмитич вообще утратил на какой-то момент способность видеть. Новый удар вышиб его из седла. Полковник потерял сознание.
Очнулся Кмитич на холодном каменном полу лютеранской кирхи, его окатили водой из лоханки. Перед ним стояли люди в черных и серых одеждах, перетянутые ремнями. Ближе всех, с лоханкой, склонилось лицо какого-то чудовища: красное, словно маска, без бровей и ресниц, со скошенным на бок носом. «Неужто черти? Неужто пекло?» — первое, что успел подумать полковник. Руки человека над ним были такими же, как и лицо: обожженно-багровыми, словно он недавно побывал в огненном пламени.