— Очнулся, литовская мразь! — щербатый рот краснолицего растянулся в кровожадной улыбке.
Рядом на полу, видимо, сильно избитый, лежал еще один человек… Кмитича спрашивали, били, спрашивали опять, что-то о численности отряда. «Какая разница, все равно убьют», — отрешенно думал оршанский князь и молчал.
— Да зачем нам знать, сколько их! — крикнул кто-то с легким донским акцентом. Видимо, казак.
— Мы и так бачили, что их две сотни, не боле! Отымите зараз сорок два и получите около полутора сотен. С такой силишкой они сюда не сунутся!
«Значит, наших погибло сорок два, — соображал Кмитич, — сорок два человека на моей совести».
— Верно! Давай на крест его, и пусть вороны глазенки ему повыклевывают! — вновь оскалился беззубым ртом краснолицый. — Мы так у Чернова часто делали. Умирать будет, сволочь, медленно и мучительно.
«Значит, вот где они, недобитки Чернова, окопались! — вновь как-то безразлично подумал Кмитич. — А этот краснорожий, видимо, в Казимире свою отметину получил». Кми-тичу стало жаль, жаль лишь того, что не сможет забрать с собой на тот свет хотя бы одного из этих головорезов.
Кмитич молчал. Молчал, когда прижигали его огнем, когда, вытащив за ноги во двор, нещадно хлестали спину кнутом, да так, что кровь брызгами летела во все стороны… Молчал и второй истязаемый. Кто это был — Кмитич не мог видеть, лишь слышал глухие всхлипы этого человека и свист кнута, разрубающего воздух, вонзающегося в плоть. Пошел дождь. Первый весенний дождь. «Ангелы плачут по погибшим, может, и по мне», — вновь как-то без эмоций думал Кмитич, чувствуя, как дождевая вода капает на иссохшие губы.
Длинные волосы оршанского полковника превратились в мокрые спутанные струи — продолжение дождя. Дождь, похоже, торопил и палачей побыстрей заканчивать казнь. Все происходило во дворике лютеранской кирхи, уцелевшей лишь только потому, что она была построена из камня. Остальные расположенные рядом пять строений были сожжены до основания. Напротив кирхи стоял большой деревянный крест, также полностью уцелевший. На него и уложили истерзанное тело оршанского князя. Гвоздей не нашлось, и Кмитича крепко привязали к кресту веревками за руки и ноги. Вновь установили крест. Кмитич не чувствовал ни боли, ни страха, ни каких-либо других значимых ощущений. Он с трудом повернул голову и сквозь упавшие на глаза мокрые спутанные локоны волос посмотрел, как рядом возвышается второй крест. На нем висел человек с чубом на бритой макушке и безвольно обвисшими длинными усами. Кмитич узнал бурмистра Тарасевича.
«Сорок два… На моей совести. Но и за этого несчастного бурмистра я достоин казни», — подумал полковник. Палачи толпились внизу, громко хохоча. Их было около десяти — двенадцати человек. Кажется, они были все бывшими черновскими головорезами. Один из них с огорчением выкрикнул: