Ночь проглотит слова, расставание и улики.
Сколько боли у переведённой книги
на доподлинно личный и злой язык!
Не читайте в отчаянье детских волшебных книг,
чтобы не было едких на кончиках пальцев страхов,
чтобы сказочник старый не строил тюрьму и плаху,
затуманенный разум коварных не звал гостей,
чтобы в сводках добрых сказочных новостей
сердце Кая и Герды не остановилось в детях,
что похожи на взрослых – накормлены и одеты,
собираются жить и на вырост вперёд взрослеть.
Возвращаясь с работы в свою ледяную клеть,
заливают в себя недопитую с горя радость,
и спасаясь от боли, придумывают реальность,
где приятно забыть, какое на вкус добро,
где на чистую верность наложен лихой оброк,
и теплее не станет, поэтому все герои
выразительно давятся в непостижимой роли –
стать сильнее, чем враг, который всегда дурак.
Эта злость разъедает, как чёрный голодный рак.
…Ночь за ворот закатится, схватит тоска за веки.
Мы не спим и читаем по собственным сказкам реквием.
Хамелеон
У этой ночи – мятые бока,
и я прижалась к этой жалкой плоти,
как старая лисица на болоте,
почуявшая – тень её близка.
Чужая шерсть, потухшие глаза
и чувство края – с детства неродное,
сочится изнутри, горит и ноет,
но некому всё это рассказать.
Уставший зверь, который ослеплён
открывшимся однажды чистым мраком,
в своей норе не ждёт сигнальных знаков.
Он переменчив, как хамелеон.
Я в этом спектре – невозможный цвет:
меня и нет, и вроде я повсюду.
Но выбор вариантов крайне скуден,
и смысл вопроса – не найти ответ.
За перегнившим слоем красоты
нет образов и места для молитвы,
и только одиночество, как бритва,
врезается в несчастные листы,
в которых не осталось слёз и слов.
И дней сюжеты – под одну копирку.
Зачата нежность – точечно, в пробирке,
но тот диагноз безнадёжно плох.
И нет спасенья в этой тишине,
съедает пустота стихи и годы.
Лежу одна, мечтая о свободе,
как черепаха с домом на спине.
Черновое итоговое
Славно сверчки за окном вдалеке потрескивают,
Самому Главному есть что поведать вроде бы.
Меряю время на жадного – наноотрезками.
Думаю чаще о дочке, реже всего о родине.
Таю, как масло на солнце, на совесть сваренном
в синей просторной кастрюле неба нового.
Не уходила в поля, не служила в российской армии,
но износилась, как пара портянок в сапожном логове.
Мальчикам свежим и девочкам нежно кукольным
вслед улыбаюсь уже без колючей зависти.
Как хорошо, что им тридцать ещё не стукнуло,
жизнь не наскучила, кофе без вкуса затхлости.
Всё впереди – за айпадами, суперБАДами
будем глушиться – от пятницы к новой пятнице.