Этот дом стоял пустой и разваливался от старости, пока мы росли. Теперь он стал еще большей развалюхой.
— Кажется, ее звали Вайолет, ту женщину, что жила здесь, — сказала я брату, когда мы взошли на крыльцо, припоминая рассказы об этом доме, которые я много лет назад слышала от наших старых соседей-финнов. Передняя дверь в нем никогда не была заперта — так было и сейчас. Мы толкнули ее и вошли внутрь, осторожно переступая через те места, где половицы в полу провалились. Как ни удивительно, по всему дому были разбросаны те же предметы, что и десять лет назад, вот только теперь они еще сильнее обветшали. Я подобрала с пола пожелтевший журнал и увидела, что он опубликован Коммунистической партией Миннесоты и датирован октябрем 1920 года. Обколотая по краям чайная чашка с рисунком из розовых розочек лежала на боку, и я наклонилась, чтобы поставить ее ровно. Домик был такой крохотный, что требовалось всего несколько шагов, чтобы оглядеть его целиком. Я подошла к задней стене и приблизилась к деревянной двери, косо висевшей на одной петле; в ее верхней половине до сих пор сохранилось нетронутое прозрачное стекло.
Мы действительно казались счастливыми. Точно так же, как после смерти мамы казалось, что я отлично справляюсь со своими чувствами. У скорби нет лица.
— Не прикасайся к нему, — прошептал Лейф. — Если разобьется — плохая примета.
Мы осторожно пробрались мимо двери в кухню. В ее стенах зияли отверстия и дыры, гигантское черное пятно осталось там, где некогда стояла плита. В углу притулился маленький деревянный столик, где-то потерявший одну ножку.
— Не хочешь вырезать на нем свое имя? — спросила я, указывая на стол, и голос мой внезапно окреп от нахлынувших эмоций.
— Не надо, — попросил Лейф, хватая меня за плечи и сильно встряхивая. — Просто забудь об этом, Шерил. Это реальность. А реальность — это то, что мы должны принимать, нравится она нам или нет.
Я кивнула, и он отпустил меня. Мы стояли бок о бок, глядя из окон в сад. Там стоял полуразвалившийся сарай, некогда служивший баней, и большая лохань для стирки, теперь заросшая сорняками и мхом. За ними простиралось широкое болотистое поле, которое в отдалении уступало место небольшой березовой рощице. А дальше, за ней, начиналось настоящее болото, о существовании которого мы знали, но его не было видно.
— Конечно, я не стал бы ничего вырезать на этом столе, и ты бы не стала, — через некоторое время проговорил Лейф, поворачиваясь ко мне. — И знаешь, почему? — спросил он.
Я покачала головой, хотя ответ был мне известен.