Откинувшись в коляске, Блэкфорд курил уже вторую сигарету подряд — этого он себе никогда не позволял — когда на дорожке появился седой ухоженный старик, в котором он не сразу узнал отца — так занят был своими мыслями.
Старик довольно бодрой походкой приблизился к коляске и протянул руку:
— Здравствуй, Эндрюс!
— Здравствуй, папа! Присядь. Я очень рад тебя видеть. — Эндрюс вяло пожал руку отца и показал на скамейку, рядом с собой.
Блэкфорд-старший присел на скамейку, положил ногу на ногу и посмотрел на сына очень внимательно.
— Как ты себя чувствуешь, сын? — спросил он и достал золотой портсигар, но не открыл его.
— Не знаю, отец. Вот уже столько месяцев прошло, а все еще не могу ходить.
— Но хирург уверял, что ты будешь ходить и забудешь об этой коляске. — Он опять повертел портсигар — видно боролся с лишней сигаретой.
Эндрюс знал, что отец курит мало, но бросить окончательно не может.
— А как ты, отец? Как твои дела?
— Как всегда — много работы.
— Благодарю, что нашел время зайти ко мне. Я рад.
Эндрюс смотрел на отца с видом тревоги провинившегося мальчишки — это было трогательно и смешно: в его-то годы.
— Мне показалось, что выглядишь ты сегодня неплохо.
— Да?
— У тебя оживленное лицо, и в глазах живой блеск. — Меня это радует.
Эндрюс Блэкфорд с удивлением смотрел на отца: они давно были почти чужими. Отец не интересовался им. Выделял содержание, оплачивал счета и все. В больницу приходил очень редко, только платил по счетам.
— У тебя что-нибудь случилось, папа?
— Почему ты спрашиваешь, Эндрюс? — Старший Блэкфорд внимательно посмотрел на сына.
Эндрюс Блэкфорд опустил глаза, решая как это лучше объяснить отцу.
— Ты изменился, папа.
— В чем? — вяло спросил Блэкфорд старший и стал рассматривать свои туфли.
— Мне трудно объяснить, папа.
— А ты постарайся, сын.
Эндрюс Блэкфорд вздрогнул — сегодня отец уже в который раз сказал ему «сын», чего он не делал уже много лет. В лучшем случае он обращался к нему по имени, а в основном просто пренебрежительно — «ты».
— Это сложно, папа.
Блэкфорд-старший выпрямился, открыл портсигар и посмотрел на сына.
— А ты, как всегда, боишься сложных вопросов, даже когда разговариваешь со мной, — с грустью сказал он.
— Мне показалось, папа…
— Что?
— Прости меня, что ты нездоров.
— Ошибаешься, — резко сказал отец и достал сигарету, но не собирался прикуривать.
— Возможно, папа, но в тебе сегодня что-то необычное для меня.
— Что же?
Эндрюс Блэкфорд опять опустил глаза: он хотел сказать правду и боялся разрушить ту капельку близости, что возникла между ними. Он не знал отцовской ласки уже много лет, только молчаливое страдальческое презрение.