— Вот-вот. Мы думаем, как удержать оборону, а немец — как ее прорвать. Затянулось затишье-то…
— Затишье?!
— Знаю, что скажете. Бои каждый день — верно, но в сравнении с декабрьскими — затишье.
Генерал вытянул перед собой руку и, встряхивая ею, стал загибать пальцы:
— Январь, февраль… Чего ждут?
— Дали им в декабре, — подал голос вестовой, стоявший у двери.
Генерал посмотрел в его сторону, и командир с комиссаром тоже посмотрели, подумав одинаково, что распустился вестовой, вмешивается в разговор старших. Но генерал словно бы даже обрадовался реплике.
— Дали, верно! Только наивно думать, что фашисты оставили нас в покое. Они готовятся. — Генерал протестующе мотнул головой. — Знаю, что скажете: мы тоже готовимся. Готовимся к обороне. А надо наступать.
Командир полка и комиссар переглянулись. Наступать! Да одним только этим словом можно свершить чудеса. Каждый пойдет на вражеские пулеметы и умрет героем. Только бы в наступлении.
— Я имею в виду активную оборону. Знаю, ваши разведчики просачиваются во вражеские тылы. Но теперь предстоит дело посерьезнее. Надо уничтожить боеприпасы, которые фашисты приготовили для наступления. Склад где-то здесь. — Он обвел пальцем круг на карте, голос его сразу построжал: — Подберите надежных людей и доложите. Я хочу знать, кого вы пошлете.
Подобрали пятерых: лейтенанта Симакова, младшего лейтенанта Гладышева и троих рядовых — Александра Мостового, Ивана Козлова и Степана Логова.
Гуськом разведчики прошли неглубокой балочкой, поднялись по пологому склону, огляделись: где-то здесь должны были находиться позиции морских пехотинцев.
— Стой, кто идет? — послышалось из темноты. Невидимый часовой клацнул затвором, крикнул по-уставному: — Один ко мне, остальные на месте.
Симаков шагнул вперед, прошептал часовому пароль и махнул своим, чтобы подходили. Часовой стоял возле полуразрушенной стены кирпичного сарая, — телогрейка, форсисто расстегнутая на груди, в вырезе — полоски тельняшки, шапка-ушанка, надетая лихо, набекрень, щегольские усики.
— Что это вы, братки, в такую погоду? — посочувствовал часовой.
— А мы таковские, — отшутился Козлов. — Нам всё нипочем.
— Да уж понимаем, как не понять…
Многие провожали, напутствовали их, по траншеям, по окопам, даже по нейтралке, по которой ползли они вслед за саперами. Но почему-то больше всех запомнился Ивану этот вот часовой. Было в его глазах, которые время от времени взблескивали в свете ракет, что-то необычное — то ли восхищение, то ли жалость, то ли сострадание небывалое, замешенное на потаенной радости, что не ему выпала участь сия.