Этельфлед меня любила, но она любила и свою церковь и была не в силах защитить меня от тех мерсийцев, что подчинялись ее мужу, с которым она не жила.
Она находилась под защитой своего брата, Эдуарда Уэссекского, и он, возможно, был бы мне рад, хотя и потребовал бы выплатить виру за смерть священника и принудил бы к унизительному извинению перед своими церковниками. Он бы не дал мне земли. Он мог меня защитить и использовать как воина, но я не был бы лордом.
А я старел. Я это знал, это ощущали мои кости. Я был в том возрасте, когда люди ведут за собой армии. Когда они стоят в задних рядах стены из щитов и предоставляют сражаться молодым воинам впереди.
В моих волосах серебрилась седина, а в бороде была белая прядь. Я был стар и ненавидим, я был изгоем и находился в замешательстве, хотя у меня бывали времена и похуже. Дядя однажды продал меня в рабство, и то были тяжелые времена, не считая того, что я встретил Финана, и мы пережили это вместе, и Финан с удовольствием прирезал того ублюдка, что нас заклеймил, а мне досталась радость убить того ублюдка, что меня предал.
Христиане рассказывают о колесе судьбы, об огромном колесе, которое постоянно крутится и иногда поднимает нас вверх, на солнечный свет, а иногда тащит вниз, в грязь и дерьмо.
Там то я сейчас и был, в дерьме и навозной жиже. Так что, может, остаться здесь, думал я. Бывают вещи и похуже, чем править несколькими островами во Фризии. Я не сомневался, что смогу победить Танкварда, забрать тех его людей, что выживут, себе на службу, а потом сковать небольшое королевство песчаных дюн и тюленьего дерьма. Эта мысль вызвала у меня улыбку.
- Осферт говорит, что на самом деле ты не убьешь моего сына, - произнесла она за моей спиной. Я развернулся и посмотрел на Ингульфрид. Она стояла в тени дюны. Я промолчал. - Он говорит, что на самом деле ты добрый человек.
Я рассмеялся.
- Я оставил больше вдов и сирот, чем кто-либо, - возразил я. - Так поступают добрые люди?
- Он говорит, что ты порядочный и честный человек и..., - она помедлила, - и упрямый.
- Упрямый - это верно.
- И что теперь ты в замешательстве, - добавила она. Она говорила мягко, из голоса пропали и дерзость, и гнев.
- В замешательстве? - спросил я.
- Ты не знаешь, куда идти и что делать.
Я улыбнулся, потому что она была права, а потом смотрел, как она осторожно ступает по пляжу.
- Я не знаю, куда идти, - признал я.
Она подошла к остаткам костра, присела на корточки и протянула руки к едва мерцающим уголькам.
- Я чувствовала себя так же целых пятнадцать лет, - с горечью призналась она.