И вот уже как год Екатерина была одна…
Даже рождение очередной внучки, коих великая княгиня Мария Федоровна приносила с постоянством и частотой породистой макленбургской свиноматки, не доставило бабке прежней радости. Хотя последние роды пришлись тяжелые. Екатерина сама просидела более двух суток повивальной бабкой в ногах у роженицы, пытаясь облегчить ей страдания. И когда императрица говорила, что сохранила тогда невестке жизнь, она нисколько не преувеличивала. На некоторое время их отношения даже наладились, но ненадолго. Ибо великая княгиня, как и подобало примерной жене, во всем равнялась на своего мужа, а отношения Екатерины и Павла год от года только ухудшались.
Стоял глубокий ноябрь. Давно уже лежал снег. Несмотря на то что во дворце пылали все камины, анфилады комнат, залы и Эрмитаж были промозглыми и неприютными. По ночам в подвалах дворца страшно выли расплодившиеся за последнее лето коты. Душить их императрица не позволяла, справедливо считая, что пусть уж лучше кошки воют, чем крысы безмолвно шастают. К тому же считалось, что все дворцовые кошки были прямыми потомками знаменитого кота Петра Великого, а значит, являлись достоянием империи. К тому же…
К тому же императрица уже давно ночами не спала. Насытившись Платоном, высосав, испив до последней капельки все его молодые соки, часам к десяти вечера она его уже отпускала. Однако сама не засыпала, как раньше, утомленная любовными утехами, а продолжала бодрствовать. Сон не шел.
Из памяти Екатерины все не выходила недавняя гроза, которая разразилась нежданно-негаданно в начале месяца, тогда, когда и гроз-то вроде как быть уже не должно. Ее «академики» все еще пытались найти объяснение этому необычайному природному феномену, сетуя то на повсеместное потепление климата, то на приближающийся в связи со сменой столетия более серьезный катаклизм. Однако Екатерина трактовала это по-своему. Ни с кем особо не делясь, про себя она давно уже решила, что это был сигнал свыше лично ей. И с христианской покорностью она приняла его, поняв, что ее «век» близится к закату.
Пожалуй, только заливистый смех юной принцессы, который так не шел чопорной позолоте Зимнего дворца, вывел Екатерину из состояния глубочайшего сплина, в который она неумолимо погружалась. Честно говоря, вывел он из этого состояния не только императрицу. Казалось, ожил весь двор. Приготовившись погрузиться в зимнюю спячку, лишь изредка прерываемую сморканием и надрывным кашлем от бесконечных сезонных простуд, двор вдруг пришел в невиданное движение. Прибытие ко двору юной невесты цесаревича Александра — Луизы Марии Августы, принцессы Баденской, было сравнимо с неожиданно взошедшим на сером небе Петербурга солнцем. Не было человека, который бы не подпал под очарование этого небесного создания.