Принцесса, смешно картавя и слегка коверкая русские слова, которые она прилежно учила всю долгую дорогу в Россию, успела наговорить комплименты всем важнейшим чиновникам и придворным фрейлинам императрицы, чем привела всех в неописуемый восторг, и быстро сделалась всеобщей любимицей.
Но более всего гордилась сама Екатерина. Глядя на любимца-внука, когда тот появлялся со своей невестой, еще по-юношески смущенно держа ее за руку, сердце Екатерины ликовало. В этот момент ей казалось, что жизнь все-таки прожита не зря. От юной пары нельзя было оторвать глаз. «Дафнис и Хлоя!» — восклицали все как один за державной бабкой. И в данном случае во всеобщем умилении не было ни капли придворной лжи.
Стройный, голубоглазый красавец Александр, с обрамленным пепельными кудрями лицом, уже в пятнадцать лет начал лысеть. Однако редевшая сверху шевелюра, открывая высокий лоб, придавала его лицу сходство с портретом античного героя. И пятнадцатилетняя белокурая красавица-принцесса была ему под стать.
Как персонажи из волшебной сказки, прекрасные царевич и принцесса внесли в посеревшие будни двора такую неуемную струю молодости, жизненной силы и радости и вместе с тем ни на чем не основанного восторженного ожидания чего-то хорошего, которое непременно должно было случиться, причем сразу со всеми, что при дворе вдруг воцарилась атмосфера какого-то бездумного, праздничного ликования.
Екатерина решила воспользоваться этим случаем, встряхнуться и поддержать атмосферу всеобщего праздника. Годичный траур в связи с безвременной кончиной фельдмаршала и светлейшего князя Таврического Григория Александровича Потемкина был наконец официально прекращен, и, поддаваясь настроениям двора и подчеркивая, что делает она это «исключительно только для своего любимого внука и его невесты», императрица окунулась в череду увеселительных балов и празднеств, посвященных предстоящей помолвке великого князя Александра Павловича.
1792 год. Зимний дворец. Санкт-Петербург
Николай Петрович Резанов несколько раз прошелся по набережной и даже сделал дыхательную гимнастику, однако образ сестры Платона, которую он встретил, выходя из дворца, не шел из головы. Ее лицо, шея, плечи, бюст, затянутая в корсет талия — все было великолепным.
«Богиня! — восклицал про себя Резанов. — Истинная богиня… Античная!» — тут же добавлял он, и совершенно справедливо, ибо во всем облике Ольги Александровны не было ни капли той сдержанной стыдливости или смущения, кои следовало бы ожидать в существе смертном, а только лишь одно кричащее, обнаженное, божественное совершенство. Несмотря на то что Жеребцова была явно не в его вкусе — его женский идеал был более petit,