— Не гляди на лицо, а гляди на обычай. Ты, баба, не бранись. Фефелушка — человек божий. Не по мужескому делу к тебе привел — по веселому. Накрывай-ка ты на стол да угости чем придется... Только поскорей. А то ведь ведомо: бабе лишь бы язык почесать.
У Фефела сердце под рубищем любвеобильное — и старо, да не холощено. А выпьет — и вовсе как дурной. Пришлась ему Вольга по душе. Только куда там!.. Ходил он вокруг нее кочетом, потеха, да и только. Вольга звонким смехом заливалась:
— Что ты, Фефелушка? У кого на уме молитва да пост, а у тебя бабий хвост.
— Не кори его, Вольгушка,— добродушно говаривал Чурила.— Мужик весь век томился. Пожалела бы...
— Сгинь ты, пакостник,— набрасывалась на монаха Вольга.
И еще говорила Фефелу:
— Не коси глаз на чужой квас.
Но не только к Вольге наведывался Фефел в ту позднюю ночную пору, когда отпускал его из монастыря Чурила. Была у калики и другая забота.
Как-то повстречался ему в Суздале поджарый мужичонка с торбицей на спине, с палкой суковатой в скрюченной, как птичья лапка, руке. Столкнулся с ним Фефел, попятился, весь сошел с лица... Хотел бежать, да мужичонка лапкой его — хвать:
— Погоди-ка, постой, старче. Аль знаться не желаешь?
— Да ты-то кто таков? — закудахтал Фефел, а сам уж почуял: пропала его головушка.— Не томи, добрый человек, отпусти. По делу я, по монастырскому...
— В чернецы подался! — обнажил мужичонка хищные зубы в черной бороде, но руки не разжал.— Подь-ко за сруб, поговорить надобно.
Уперся Фефел — ох как заходилось сердчишко, ох как заходилось! — а от мужичонки не освободиться. Признал его, вспомнил: из одной ватаги, тоже калика, да и не калика вовсе — тать, атаман...
На мосточке через Каменку вырвался Фефел, убежал. Вернулся в монастырь без браги. Чурила подивился:
— Ровно бесы за тобой гнались, Фефел. Где же брага?
— Расплескал, батюшка,— повинился Фефел.— Шел по мосточку горбыльчатому, скользнула нога...
Но о встрече — ни слова. Долго потом боялся выходить, все отговаривался:
— Немочен я...
Седмица прошла. На вторую седмицу расхрабрился Фефел, да и по Вольге соскучился. Взял ведерко, выбрался из монастыря в овражек. В овражке тихо, по дну — ручеек да мягкая травка. Радовался Фефел, думал — всех умнее оказался. А в овражке том его и подстерегли. Накинулись сразу трое, свалили, прижали к земле, руки за спиной скрутили.
— Ай ты, коняга старая, своих не признаешь?!
Признал своих Фефел. И мужичонку с черной бородой признал:
— Винюсь, атаман, свет ты мой, Нерадец. Давеча темно было...