Делать ноги! Для нее бежать значило остаться в живых. Но она не могла сказать, пытался ли он шутить для того, чтобы позабавить ее, или чтобы напугать, подчинить своей воле.
Так или иначе увиливать не было смысла — он находился в выигрышном положении с этими пронзительными зелеными глазами и изощренным умом шпиона.
— У меня есть опыт. И если я уйду — как, собственно, мне и следует, я так и сказала леди Джеффри с самого начала, — он пойдет за мной. Если я стану размахивать своим красным флагом, на котором будет начертано: «Смотри на меня, я пустилась в бега», — Беркстед пустится следом. И опасность покинет Уимбурн.
Томас прищурился, хмуря брови, как будто всерьез обдумывал ее план. Но она смогла перевести дух на долю секунды, потому что он тут же развеял ее надежды в прах.
— Нет. — Он снова покачал головой упрямо и решительно, не сомневаясь в том, что прав. — Я не стану использовать тебя как приманку. Пусть он лучше будет на нашей территории, где у нас есть и люди, и средства, и мы можем предусмотреть любую неожиданность.
Катриона закрыла глаза. Невыносимо было видеть его, такого высокого, стройного и серьезного. Проклятие, он был настроен очень серьезно.
— А каков ваш план на тот неожиданный случай, если вас убьют?
— Этого не случится. Чтобы со мной покончить, мало бывшего лейтенанта, а нынче инвалида, который к тому же плохо целится.
Ей хотелось топнуть ногой. Или толкнуть его в грудь, чтобы заставить понять, что положение отчаянное. Как легко убивать такому человеку, как Беркстед, лишенному всяких моральных принципов.
— Томас, не нужно его недооценивать. Ему хватит единственного удачного выстрела.
— Человек сам творит свое везение, а ему пока что не везло. — Томас снова покачал головой. Ее слова его не убедили. — Ты по-прежнему не веришь, что я могу тебя защитить. Защитить их всех. — Он кивнул в сторону дома. — Но я смогу. Клянусь тебе, что смогу.
Было бы легче, если бы он не начал говорить ей нежности. Ее косточки уже начинали плавиться от страстного желания.
— О, Томас! Так вот зачем вы это делаете? Чтобы доказать, что вы любите меня? Я бы предпочла, чтобы вы не делали этого. Вы и они, — беспомощно махнула она рукой в сторону дома, — это все, что у меня осталось в этом мире. Моя семья, моя любовь. Как я могу допустить, чтобы кто-нибудь из вас подвергал себя риску? Неужели вы полагаете, что я на это пойду? — Говорить было больно — жар непролитых слез подбирался по горлу все выше, — но она должна была это сказать. Должна была попытаться. — Если бы вы любили меня, вы бы уехали со мной. Прежде чем прогремит второй выстрел.