А вдруг, поломав отношения с Норой, он поломает хребет и этому новорожденному годочку, такому миленькому с лица? Вдруг они связаны между собой нитями и жилами – дела и жизнь?
Наступил конец января, начало февраля, двинулся вперед новый год, распихав всех по привычным колеям.
Павел катился с горы то на санях, то на лыжах, то кубарем, ветер свистел у него в ушах, весело замирало сердце от неопасного страха и уже вошедшей в привычку лихости.
Нора изо всех сил колола каблучками земную твердь, на кассиршин манер накалывая дни, словно чеки, на острые оконечности своих пяточек. Иногда она комкала их, стараясь спутать отчетность, иногда вдруг какой-то день переписывала начисто, а иногда, замотав больную голову нежным, как верблюжий язык, малиновым шарфом, просто уходила в сторону – внутрь, в книгу, в риточкину улыбку, и переставала замечать дневное мелькание вовсе.
Как тик на лице жизни.
Анечка жаловалась друзьям на родителей.
Кажется, они вообще расплюются, – говорила она дружкам в редкие минуты, когда все они имели возможность слушать и говорить, достав из ушей «бананы» и вынув тонны жевательной резинки изо рта. Она была похожа на отца, а значит, была русская, русская! Милые и не очень обсуждения абрамовичей и рабиновичей никогда не оставляли ее равнодушной, она вставляла свою шуточку, причем ничуть ни менее скабрезную, чем другие. Она ходила на уроки, распахнув без интереса дневник на новой дате, раздражала учителей неряшливостью и агрессивностью, хватала тройки, курила за школой, рвалась изо всех сил в клубы и на вечеринки, прилежно стараясь освоить это будоражащее времяпрепровождение. Ледяная стена между отцом и матерью ее устраивала, она научилась, как мячик, пользоваться этой стеной для отскока в любую желаемую ей сторону.
Кремер вернулся восвояси, хоть и взбудораженный, но отчетливо работоспособный. За чашкой вечернего чая он с удовольствием поделился с Ниной новостью о Норе. Мол, она теперь не та, что была раньше, у нее другая сексуальная ориентация, отчего она стала еще прекраснее и умнее. Он наплел Нине кучу небылиц, каких-то забубенных подробностей, которые в изобилии порождались его воображением. Нина раскраснелась, а он пошел писать и писал кряду несколько месяцев оранжевых целующихся женщин, танцующих нимф, отражающихся в ручье в виде бесов, и тому подобное. Только к весне он вернулся к пейзажам, как всегда – после Нининой настойчивой подсказки. А эти полные сексуальной энергии полотна она засунула в мастерской за шкаф, да еще так, чтобы он не мог сам найти, если приспичит перед кем-нибудь похвастаться.