– У меня нет детей, хотя я давным-давно могла бы их иметь. Мечтала об этом. Но боюсь. Страшно боюсь. Панически. Не знаю, как муж меня до сих пор не бросил. Любит, наверное. Но когда-нибудь бросит. Чем он виноват, что жена ему порченая попалась и детей рожать не желает! Двадцать лет назад одна девочка сказала мне, что я выйду замуж по любви, рожу ребенка, которого буду любить больше жизни (а как иначе можно своего ребенка любить?). Но потом я его потеряю. Он потеряется так страшно, что я не буду знать, жив он или мертв, и буду искать его. Но не найду…
Она, эта девочка, не просто так сказала. У нее были очень тяжелые обстоятельства, и что-то она в будущем смогла увидеть из пучины своего горя. Я ей поверила. Поверила, и все. Только не могла понять, как это – потерять своего ребенка? Так, чтобы никогда не найти.
Теперь-то я понимаю. Теперь, когда Чечня. Или наркотики. Но тогда ничего этого не было. А я поверила…
– Может быть, напрасно? – прошептала Угорская, не отрывая глаз от незнакомого лица.
– Я тоже надеялась, что напрасно. Но знаете, Дмитриева умерла в двадцать четыре года из-за нелепой случайности: врачи не прооперировали вовремя аппендицит. А Ткачук так и не вышла замуж…
…Судьба со скрипом и лязгом завершала свой поворот. Угорская, как сомнамбула, через песочницу шла навстречу своему будущему. Она знала, что должна сказать прежде всего. Она должна сказать, что прошло больше двадцати лет, что идет новый отсчет…
Но, протягивая руки давней несчастной девочке, она могла только выговорить:
– Прости меня, Орланова.
Послесловие
Цветочки в садике при конце света
К тому же я лингвист.
Галина Артемьева
Когда в 1998 году Галина Артемьева (лингвист с дипломом Московского университета и с именем Алексея Лосева в учителях) подготовила к печати первую свою книжку – дюжину коротких рассказов под общим названием «Мира нежный прах», – она предпослала своим художественным опытам предисловие, стиль и пафос которого вполне чувствуется уже в заглавии: «Совсем чуть-чуть от автора…»
Сказано там и впрямь чуть-чуть, но уже первая строка содержит скрытый вызов:
«Эта книга о нас, о людях…»
Интересно: а бывает художественная литература не о людях? Даже когда написано о зверушках, о птичках и цветочках, – это же все равно о людях. Галина Артемьева с цветочками-зверушками управляется мастерски именно потому, что знает: «Это о нас, о людях…»
Однако о каких людях? И всегда ли «о нас», а может, иногда о таких извергах, которых мы и за людей не считаем (как и они нас)? «Мы, люди…» – эдакий прекраснодушный эвфемизм, виньетка, «художественное оформление». На самом деле это стилистическая ловушка. Из цветочков в садочке такие ягодки вызревают, такие пули отливаются, что обещанный в каждом рассказе «хеппи-энд», то есть счастливый конец, кажется едва ли не насмешкой над спровоцированным у вас ожиданием.