Иван пристально смотрит в окно: что-то неявное глазу изменилось в мире, и это вызывает беспокойство. Иван настороженно прислушивается и, наконец, понимает: утих ветер… Мысли его возвращаются к книге. Странно ему и отчего-то так же стыдно читать о каких-то прелестных мальчуганах, бабушках, девочках, звездочках, как стыдно бывает, когда мать ни с того ни с сего принимается умильно всхлипывать, говорить «Ванечка» и прижимать к своей груди его небритое лицо… Словно опасаясь, что его застанут за этим чтением, Иван оглядывается по сторонам, но в доме нет никого, страницы притягивают: «На другой день был славный морозец, но затем сделалась оттепель, а там пришла и весна», — продолжает читать Иван.
— Да, забавно. Я ведь решил: Лунатика работа. — Сарычев повернулся к гостье спиной и с любопытством разглядывает грязный след от ботинка на зеленом, в старых чернильных пятнах сукне. Он поясняет: — Это кот соседский, полосатый такой нахал. Он мне часто пачкает. Прыгнет в форточку и пачкает. Они его зовут зачем-то Фаворит, а я — Лунатиком. Любит, нахал, в форточку прыгать. Ни меня не боится, ни Клопа… Правда, Клоп, хоть и большой дурак — его даже мышка не испугается. Потому что трус.
Сарычев оборачивается. Увидев, что гостья допила свой чай, мягко упрекает:
— Что же вы стесняетесь? Еще наливайте. Сами, пожалуйста, и не нужно стесняться. И варенье, пожалуйста. Я-то — пас: у приятеля ведро выпил, а вы не робейте…
Речь его нетороплива, ласкова. И глаза, светло-голубые, влажные, весело моргающие под редкими длинными бровями, тоже ласковы… Мать не хочет чая, она и первую кружку осилила с трудом, но боится ослушаться и наливает себе еще. Увесистая фаянсовая кружка пожелтела от времени. На чуть треснутом ее боку счастливо хохочет розовощекая работница в футболке и в красной косынке. Возле крепких ног работницы стоит наковальня, от которой расходятся в разные стороны короткие прямые лучи… Пересиливая себя, мать глотает чай и, чтобы скрыть смущение и страх, почтительно разглядывает картинку.
— Нравится? — слабо улыбается Сарычев, отбирает у матери кружку и любовно поглаживает роспись пальцем. — В Ленинграде купил, в комиссионке. Обомлел, как увидел, и не сдержался. На бывшую жену мою похожа до невероятности… Правильнее сказать: не на саму жену, а на ту Женщину с заглавной буквы, какую я в ней сперва увидел, какую от всей души полюбил, в какую верил… Пейте, остынет. — Он возвращает кружку и устало, без сожаления поясняет: — Она, разумеется, совсем другой женщиной оказалась. Похотливая мещанка, что доказано, и ничего больше. Ее я ненавижу… А вот какую я придумал в ней, какую полюбил — продолжаю любить, и точка. И кружку эту, как увидел, сразу купил. Потому что человек есть загадка.