Вадим обогнул цех, подошел к окну лаборатории. Свет в лаборатории горел, но ничего нельзя было разглядеть: окна обледенели. Вадим приложил к стеклу ладонь, оттаял маленький кружок, и приник к нему глазом.
Тамара одна сидела за столом, опершись лбом на ладошку, и читала какую-то толстую книгу. В другой руке у нее был карандаш. Вот она подняла голову, долго смотрела в одну точку, о чем-то раздумывая, и опять принялась читать.
Вадим все стоял у окна, как будто увидел Тамару впервые. Такой он и в самом деле не видел ее. Было что-то удивительно милое, трогательное в ее склонившейся над столом фигуре, и в этом юном, очень серьезном лице и в том, как она сосредоточенно водила по строчкам карандашом.
Мороз опять затянул тонкой паутинкой глазок, который оттаял в стекле Вадим. Белая пленка становилась все плотнее и скоро совсем скрыла Тамару. Вадим хотел снова очистить стекло, но почему-то не стал. Он повернулся и пошел к проходной, так и не сказав Тамаре того, что собирался. Теперь это казалось ему неважным. А что было важно, он сам не мог понять.
Комсомольское собрание, хотя на нем и не было принято никакого решения, все же не прошло бесследно. Особенно для Веры. Если раньше, едва прибежав домой, она рьяно принималась за ужин, стирку, шитье, то теперь она поняла: надо учиться. Вера забросила на шкаф свои выкройки, наспех расправлялась с домашними делами и садилась за книги.
Зато Косте прибавилось хлопот.
— И зачем только я женился? — шутливо ворчал он. — То хоть одного себя надо было кормить, а теперь заботься, чтобы жена с голоду не померла!
Вера молчала. Подперев голову руками, она читала и перечитывала страницы знакомых книг, рассматривала диаграммы. Нет, ничего не подсказывали ей книги. Ведь всегда добавляют в этил-силикат одно и то же количество солянки, спирта, бензина — она знает точно, сама следит за этим. А раствор получается то хороший, то неудачный. Почему?
— Вера, иди ужинать.
Она поднимает на Костю отсутствующие, затуманенные усталостью глаза.
— Что?
— Ужинать, говорю, иди.
Вера послушно переходит к обеденному столу, вяло жует Костину стряпню, по-прежнему размышляя о чем-то.
— О, людская неблагодарность! — с нарочитым возмущением восклицает Костя. — Хоть бы похвалила.
— Кого?
— Да меня, меня, профессорша! Ведь два часа у плиты жарился.
— Это просто колдовство какое-то, — говорит Вера опять о своем.
Костя становится серьезным.
— Что-нибудь нащупывается все-таки?
Вера вздыхает.
— Нет.
— Ты напрасно одна бьешься. Посоветовалась бы с кем-нибудь, хоть с Тамарой.
— Не знаешь, так не говори, — грубо перебивает Вера. — Тамара до полуночи сидит в лаборатории.