— Ее настоящее имя Дженни Свободоу. Она работала на фабрике в Джерси.
— Это похоже на плохой роман.
— Но Лора не глупа. Она, должно быть, знала, что он подлец.
— После того как утрачены аристократические замашки, остается шелуха. Образованная женщина не в меньшей степени, чем бедная девчонка с фабрики, обречена нести любовные оковы. Аристократическая традиция, мой дорогой друг, со слабым и сладким привкусом коррупции. Романтики как дети, они никогда не взрослеют. — Он опять принялся за цыпленка, свинину, утку и рис. — Разве я не говорил вам в тот день, когда мы встретились, что Шелби — это более мягкое и менее ярко выраженное отражение Лоры? Разве вы теперь это не видите, разве не находите ответа на стремление к совершенству? Пожалуйста, передайте мне соевый соус.
Романтика — это то, что существовало в сентиментальных песенках, в кино. Единственным человеком, который, как я слышал, употреблял это слово в обычной жизни, была моя сестренка, она выросла на романтике и вышла замуж за делового человека.
— Я надеялся, что Лора, повзрослев, перешагнет через Шелби. Она была бы великой женщиной, если бы это сделала. Но мечты все еще властвовали над ней, герой, которого бы она могла вечно и незрело любить, модель совершенства, безупречность которой не требовала бы от нее ни ее симпатий, ни ее ума.
Я устал от его слов.
— Давайте уйдем от этого грязного места, — сказал я. Он приучал меня к мысли о безнадежности.
Пока мы ждали сдачу, я поднял его трость.
— Зачем вы ее носите с собой? — спросил я.
— Вам она нравится?
— Это же жеманство.
— Вы ограниченный человек, — сказал он.
— Все равно, — ответил я, — мне кажется, это все дуто.
— Все в Нью-Йорке знают трость Уолдо Лайдекера. Она придает мне значительность.
Я хотел покончить с этой темой, но он любил хвастаться своими вещами.
— Я ее приобрел в Дублине. Продавец сказал мне, что ее носил какой-то ирландский баронет, чей надменный и неистовый характер стал в стране притчей во языцех.
— Может быть, он пользовался ею, чтобы поколачивать бедняков, которые работали на торфяниках в его владениях, — сказал я, так как не испытывал слишком большой симпатии к вспыльчивым титулованным особам, ведь рассказы моей бабушки создали у меня совсем другое о них представление. Трость была самой массивной из тех, которые мне когда-либо приходилось видеть, весила она по меньшей мере фунт и 12 унций. Под набалдашником на ней были две золотые полоски на расстоянии трех дюймов друг от друга.
Он выхватил трость из моих рук.
— Отдайте!
— Что с вами? Никто не посягает на вашу чертову трость.