Мохнатая шапка, гадюкою шлык…
А в сердце: «Констанция, где ты?»
Вчера на расстреле — к смертям я привык —
я снял с офицера штиблеты.
На станции хлопцы гуляют давно,
и сотник меж ними патлатый,
рябой и курносый, ему — всё равно:
за деньги полюбят девчата.
Блестит за дверями заснеженный путь,
как выстрел сухой и короткий…
Уж близко Махно… им не страшно ничуть,
танцуют гопак и чечетку.
Я вышел: волшебный и сказочный вид,
под снегом поля и овражки,
и ясень под месяцем тускло блестит,
зачем же здесь ружья и шашки?
То — стража. С горящей цигаркой рука,—
всю видно, от ногтя до шрама.
Узнал по нему своего казака —
дружок мой со станции Яма.
На западе — яркие вспышки огня.
«Дежуришь?» — спросил я Егора.
Ему восемнадцать, он на год меня
моложе. Донецкие горы —
вот родина наша. Засыпаны мы
снегами, и память, и души.
Что это за грохот мне слышен из тьмы,
уж не броневик ли, послушай!
Поехали хлопцы за сеном в село —
назад привезли нам их трупы…
И сеном в санях, как на смех,
замело их мертвые синие губы…