Двери столичных кабаков были настежь открыты, вино и водка могли потечь полноводной рекой. Но горожане, за исключением особо жаждущих, не торопились уходить с Дворцовой площади, с умилением взирая на величавую императрицу, и низко склоняли головы под благословление патриарха. А затем громко приветствовали ликующие свиты союзных испанского, прусского, датского, шведского и французского послов, носили на руках и подбрасывали в воздух военных.
Народное гуляние захлестывало столицу. И все понимали, что такая же волна торжества сейчас идет по всей России, благо телеграф везде протянул свои провода.
Это был праздник всех россиян независимо от национальности и вероисповедания, ибо народ прекрасно понимал, что последняя преграда на пути к «вечному миру» устранена и больше не придется отправлять сыновей на смерть.
Официальная часть закончилась, когда на Петербург опустились первые сумерки, но темнота не наступила. Город был празднично иллюминирован, а на улицах шло разудалое русское веселье, беззаботное и доброе, и долгим эхом отражались от стен городских домов пересуды:
— Стар я стал, любезный, но с первого дня, как Петр Федорович царствие принял, знал, что наш благодетель Россию возвеличит! Все враги ему покорились: и пруссаки вредные, и шведы, с дедушкой его воевавшие, и англичанку подлую побил, что всю жизнь нам гадила!
— Ох, Кузьма, напьюсь я сегодня, как кабацкая рвань! В ризы напьюсь, от счастья! Вот она, русская слава!
— Недаром мы Святая Русь, и Господь нам благоволит! Сам смотри, Федор, Константинополь — наш, с французами и испанцами дружим мы крепко! Англичанам ряшку начистили! Ну и кто супротив полезет?!
— Ох, Матрена! Старые мы с тобой стали… Ведь я матушку нашу, Екатерину Алексеевну, девчушкой молоденькой помню! И батюшка наш, Петр Федорович, совсем юный был. А сейчас эвон какой! Орел государь наш! Это я рухлядью стала, но ныне стакан-другой пропустим, грех такой день не отметить! Ох и загуляем, подруга!
— Глянь! Посол венский едет! И что на окна шторки опустил? Чужая радость глаза колет!
Внутри кареты на мягких подушках сидел посол некогда могущественной державы и чуть не плакал от чувства невыносимого унижения. Он помнил ту жестокую гримасу императрицы, что помолодела лет на двадцать, и обидные слова: «Вы чужой на этом празднике жизни, граф! Советую впредь Вене выбирать более надежных союзников!»
Гибралтар
Фаворит королевской четы Годой, ставший по совместительству премьер-министром Испании, чересчур демонстративно выказал инфанту Хуану знаки почтения и преданности и устремился к царской чете, держа шляпу с роскошным плюмажем в руке.