Постепенно мы начали прощаться сразу же за нашим селом, и Лина одна шла в Калугино, а я уже не опаздывал на работу. А потом и вовсе я не провожал ее: мы выходили из дома, что-то торопливо говорили друг другу, и каждый шел в свою сторону.
В это вот время пришла однажды к нам Аксинья, долго сидела молча, а потом вдруг поманила меня из комнаты на улицу. Я вышел и сел на верстак, а Аксинья и Валет стояли напротив, глядя на меня.
— Что не беременеет девка-то? — спросила Аксинья, оглядываясь на двери и отталкивая ногой Валета, который протиснулся между нами.
Я смутился и не знал, что ответить, и отвел взгляд от чистых, странно веселых Аксиньиных глаз.
— Ты будь поласковей, Володька, — попросила Аксинья, — дети, они ласку любят. Да пусть стройку-то бросает, пусть бросит, а то ведь мне дожидаться недосуг. Изболелась я, истомилась от жизни, к Бореньке пора. Он, поди, заждался теперь. Уважь ты тетку Аксинью, уважь, Володька.
— Вам, может быть, что помочь надо, тетка Аксинья? — попытался я переменить разговор, но Аксинья вдруг рассердилась.
— Я и без тебя еще управлюсь, а ты будь поласковей к ней, слышишь? Не то прокляну я тебя, истинный господь — прокляну! Пошли, Валет, — грозно и повелительно сказала она, — хватит просить его.
И они ушли: впереди Аксинья, сгорбленная, сухая, и следом за нею черная псина, слабо помахивающая хвостом. А мне вдруг до боли жаль стало Лину, и я быстро вошел в дом, обнял ее и поцеловал, и впервые увидел на ее лице горькие слезы.
— Лина, — перепугался я, — что с тобой?
— Ничего, Володья, ничего, — она ладонями торопливо вытерла глаза и виновато посмотрела на меня, — это просто так, Володья, не надо придать значенья…
Я любил ее, любил безумно, и в эти минуты и всегда, но что-то мне нужно было еще…
Володя Сухов умолк и задумчиво смотрел в костер. Давно остыла уха, но мы о ней даже не вспоминали. Какое-то тягостное предчувствие вдруг овладело мною Я хотел и боялся продолжения рассказа, и если бы Володя спросил меня, нужно ли рассказывать дальше, я не знаю, что ответил бы ему. Но он не спросил, потому что, наверное, я сейчас не существовал для него…
— Я хорошо запомнил этот день. Даже не запомнил, а словно бы вырезал его в памяти и обособил совершенно отдельно. Да, вот именно так, хотя и звучит несколько красиво. Было это шестого ноября тысяча девятьсот шестьдесят второго года… Мы собрались в Калугино на почту, чтобы отправить поздравительные телеграммы ее родным, а потом проведать Анну. День был какой-то жиденький и невеселый: то вдруг начинал накрапывать холодный дождь, и сразу становилось заметно, что уже глубокая осень, то вдруг проглядывало солнце, и мнилось, что до зимы еще далеко.