- Олег Иваныч, нельзя! - восклицает Коля. - Но с Матвеем поговорить бы, что ли... нельзя же...
- Коля, я его предупреждал. И Люба тоже.
- Сколько раз, - подтверждает Хомутова. - Клялся-божился!
- Олег Иваныч, несоразмерно, - говорит Крушанский.
- Феликс воздерживается?
- Я, разумеется, тоже против.
- Рад, что вы откровенны, - доволен Коваль. - Но я не все сказал. Матвей под нашим крылом работал отдельно на себя. На днях, например, приобрел полпуда гашиша.
- Олег Иваныч, он не из жадности! - осмеливается Коля. - Это азарт.
- Это анархизм. Мы ведем войну, может быть любое. А он путается неизвестно с кем. Подловят, трое суток просидит без дозы - и продаст... Матвей - один из вас пяти, кто знает меня! Кроме Любиных "псов".
Нарушает наступившую паузу Феликс:
- Матвея никто особо не любил, плакать не будем. Но прикидываем на себя.
- То есть чем ограждены ваши шкуры?
- Да.
- Ничем, если станете вредить общему делу.
По дороге Снегирев настороже:
- Я из машины не выйду. Пусть он подойдет сюда.
В ответ шофер поднимает стекло, зажимает себе нос платком, сидящий рядом со Снегиревым - тоже и пускает ему в лицо аэрозольную струю из маленького флакончика. Снегирев не успевает задержать дыхание, глаза у него выкатываются.
Машина притирается к тротуару, "мальчики" поспешно распахивают дверцы, выставляют головы на свежий воздух.
Затем высаживают Снегирева. На ногах тот еще держится, но нетвердо шагает вперед, будто не понимая, где он.
Покачнулся, добрался до стены дома, оперся.
Народу снует мало, не оглянется. Только очень пожилая женщина, которая сама еле передвигается и потому более чутка на физическую немощь, спрашивает обеспокоенно:
- Гражданин, вам нехорошо? Гражданин!
Снегирев падает.
И вот вокруг тела небольшая толпа. Голоса:
- "Скорую" надо!
- Где тут телефон?
- Что это с ним?
- Сердце, наверно.
- Надо же, молодой еще...
- Вот так работаем, работаем, себя не жалеем, а потом хлоп - и готово!
Машина Коваля неторопливо едет по набережной мимо Андроникова монастыря в сторону Сокольников. Неспрямленная Яуза здесь живописно извивается, старые горбатые мостики соединяют берега, справа поднимаются высокие зеленые откосы.
Приятная, уютная дорога, а для Коваля приятная вдвойне, потому что ведет она к дому любимой женщины. Зовут ее тоже Вероникой, как и жену Ардабьева.
На заднем сиденье невозмутимая пара плечом к плечу - "псы" Хомутовой. Настроение, в котором пребывает Коваль, отчетливо не вяжется со зловещим смыслом этих фигур.
Он тормозит и выходит у крошечного островка с домиком - вероятно, какая-то станция речной службы. В центре современного города прямо-таки диккенсовская идиллия, отрешенность от суеты, уединение, покой. Ульи желтеют, собаки слоняются.