Вот уже сколько месяцев носились они вчетвером по полям сражения в стальном брюхе своей послушной машины. Сколько раз вставала перед ними смерть — неумолимая, цепкая. А они либо хитростью увертывались, либо напролом шли, кромсали гусеницами ее старинную, выщербленную от долгого употребления косу.
…На фронте говорят так: если у тебя есть возможность поспать, не теряй ни одной минуты, ложись и спи до тех пор, пока это допустимо. Если есть возможность поесть, ешь немедленно, не дожидаясь, когда у тебя появится аппетит; если представился случай посидеть вечером с друзьями, распить бутылку коньяку — немедленно воспользуйся таким случаем. И они, конечно, воспользовались. Потому и поджидали с таким нетерпением своего старшего товарища.
В землянке было жарко натоплено. Миша чудесно испек на огне картошку.
Роман затянул любимую свою песню о бродяге, что брел с Камчатки через Сибирь. Остальные тихо подтягивали.
— А что, ребята, — оборвал вдруг Роман свою песню, — неужели есть где-то на свете большие юрода, большие дома, с кроватями, диванами и прочей чертовщиной, с чистыми простынями, с подушками, театры есть, нарядные женщины, а?
— А то как же! — ухмыльнулся Артем и задумался.
— Народ, а народ… — негромко сказал Миша Туркин и потеребил по привычке свой белый чуб. — А знаете, какое нам завтра дело предстоит? Скажите ваше слово, сыны комсомола!
— А на что оно, слово! — мечтательно отозвался Роман. Он сидел у печки, озаренный неярким пламенем. — Вот пойдем в дело, там скажем свое слово. Так военным людям полагается?
Артем молча обнял Романа за плечи.
…И вот мчит их огромная машина через воля и овраги, лесом и деревней, застывшей рекой и реденькой береговой рощей. Промчали большое, выгоревшее село. Танк остановился: у обгорелого сруба стояла виселица, — тонкая девичья фигурка в клетчатом платье, с опущенными плечами, светлыми косами качалась на ветру. Девушка смотрела на танкистов зелеными, смелыми и страдальческими, застывшими глазами. Ее маленькие ноги были покрыты язвами.
— Она не сдалась, — сказал Миша, ни к кому не обращаясь.
Они ворвались в городок неожиданными, страшными для врага гостями. В панике, полуодетые, метались немцы по улицам. А танк бил из пушки, из пулемета, давил их гусеницами — разъяренный, умный и ловкий.
Когда немцы немного опомнились, Кучумов был уже на окраине города. Танк поднимался в гору, к лесу. И тут его настиг удар противотанкового орудия. Туркин громко выругался, причем услышал свои крепкие слова лишь он сам. Машина стала.
Осмотрев мотор, Туркин облегченно вздохнул — повреждение можно было быстро исправить. В это время бронебойный снаряд зажег танк. Стукнувшись обо что-то головой, Миша бросился наверх. Командир перевязывал радиста. Гимнастерка и полушубок Артема лежали у него под головой. Глаза его были платно закрыты. Роман прильнул к пулемету, посылая очередь за очередью, он не подпускал врага к танку.