И позже, когда работал на заводе учеником слесаря, когда учился на рабфаке, его не оставляло желание поступить именно в педагогический институт.
За три года до Великой Отечественной войны Кремлев начал учительствовать.
В классе, в кругу детей, находил он все лучшее, что составляло для него смысл, жизни: теплоту внимания, искреннюю привязанность, а главное — радостное сознание, что он как и тысячи других учителей, несет знания, формирует характер нового человека.
* * *
На повороте лестничной площадки Сергей Иванович едва не столкнулся лицом к лицу с прихрамывающим человеком и, подняв голову, удивленно и радостно воскликнул:
— Вадим!
Тот вгляделся в лицо Кремлева и тоже обрадованно протянул руку:
— Сергей!
Они не были в студенческие годы близкими друзьями, даже учились на разных факультетах: Вадим Корсунов — на химическом, Сергей Кремлев — на историческом, но вместе заседали в профкоме, вместе выезжали на уборку хлеба в совхоз, и сейчас, после первых расспросов и восклицаний, им казалось, что в институте у них была дружба, потому что воспоминания юности всегда роднят, и теперь они сразу же стали называть друг друга «на ты» и по имени.
Вадиму Николаевичу Корсунову было лег под сорок, хотя по его лицу трудно было бы определить возраст. Розоватое и почти лишенное растительности, оно казалось то очень молодым, то очень старым и часто меняло свое выражение. Корсунов остался почти таким же, каким помнил его Кремлев десять лет назад. Те же гладко зачесанные редкие волосы, те же большие, хрящеватые уши с чуть сточенными верхушками, хороший просторный лоб и глаза, смотрящие несколько исподлобья. Только ходил Корсунов теперь так, что, казалось, передвигает не тело, а лишь искалеченную ногу.
Они вместе вышли из школы.
— Я здесь второй год, — рассказывал Вадим Николаевич. — После ранения демобилизовался. По совместительству работаю… у меня еще часы в элеваторном техникуме и на курсах…
— В школе по совместительству? — удивленно переспросил Сергей Иванович.
— Нет, собственно говоря, — замялся Корсунов, — я считаю основной — работу в школе.
— А зачем тебе понадобилось набирать столько часов? — полюбопытствовал Кремлев, беря товарища под руку.
— Бытие… Златой презренный телец, — усмехнулся Вадим Николаевич. — Ты здесь с семьей?
Сергей Иванович помрачнел.
— Жена погибла при бомбежке, — с трудом произнес он. — Остался сын… Ему сейчас пять лет. Живем втроем: сын, мать жены и я.
— Да-а, — протянул Вадим Николаевич, не находя, что сказать и понимая, что никакие слова не нужны.
Некоторое время они шли молча. Однообразно постукивал о тротуар протез Корсунова.