— А где вы живете?
— За Сельмашем…
Далековато, но на первый случай… Так, вместе с Гашетой, и пришел Максим к владельцам «хлигеля».
В глубине узкого небольшого двора стоял белый саманный домик с синими ставнями, а к нему притулился флигель, а точнее, летняя кухня. Когда Максим и Гашета, звякнув кольцом зеленой калитки, вошли во двор с дорожкой, выложенной кирпичом, их лениво, хрипло облаял из конуры старый пес.
На деревянном пороге домика появился усатый дед, в ватных штанах, заправленных в валенки, подшитые красной резиной, в распахнутой телогрейке поверх армейской гимнастерки.
— Цыц, Помпей! — приказал дед псу, и тот умолк.
В теплой чистой комнате их встретила дородная старая женщина. Голова у неё была повязана ситцевым, в горошек, платком.
— Встречайте фатиранта, — сказала Гашета, — ни жаны, ни дитев, ни имущества — одни раны.
Они сладились в цене — удивительно малой, — и дед повел Максима в его новое владение. Здесь тоже было тепло, стояли простой скобленый стол, деревянная кровать, две табуретки. На окне с занавесками — цветы в горшочках («Как у Фени», — подумал Васильцов). Ему все и сразу во «хлигеле» понравилось.
Дед, звали его Пантелеичем, сел на табуретку, сдвинув на лоб очки так, что они оседлали две бородавки, пожаловался:
— Одичал я вовсе… С бабой-то о политике как след не погутаришь. А я все чисто города у Европе знаю, и где какой хронт идет…
Пантелеич подергал обвисший зеленовато-рыжий конец уса.
— Внука с хронта ждем… Главным образом, летчик он героический…
Прожили дед с бабкой вместе, оказывается, почти пятьдесят лет, и было у них три дочери, два сына и до десятка внуков и внучек. Все в люди вышли. И старший — инженер Ростсельмаша — эвакуировал родителей вместе с заводом. А без них здесь «налетела пасека чертова», все порастаскала, испакостила.
— Возвратились с окувации, пришлось возиться, как жуку в дерьме, все восстанавливать…
Максим вскоре и сам убедился, что дед на все руки мастер: и шкаф починит, и на кадушку обручи набьет, и колесо для тачки сладит, и бредень сплетет. Даже соорудил, буквально из ничего, токарный станок в сарайчике, покрытом толем.
— Эт што. Мне четырнадцать годков сполнилось, когда я саморучно, в станице главным образом, молотилку спроворил, — не без хвастовства сообщил он.
А когда узнал, что Максим стал аспирантом, почтительно произнес:
— Наука, она усе превзойдет.
Дед охотно, со смаком читал вслух медицинские, астрономические книги, любил пересказывать бабке Акулине исторические романы: о Пугачеве, аргонавтах, египетских фараонах. В таких случаях бабка, что-то штопая, зашивая, готовя обед, скатывая кудель для вязки, нет-нет да и ввертывала: