От волнения на лице Васильцова резче проступило пятно ожога, а волосы словно бы посветлели. Антохин пожимал его руку крепко и осторожно.
— Ну, за работу, дорогой товарищ!
Васильцов медленно шел по улице, еще переживая разговор с Антохиным. Остановился у витрины с газетой недельной давности, пробежал глазами заголовки: «Дело чести комбайнеров Дона», «На строительстве школы № 75», «В новом доме». На последней странице резанула, глаза жирная траурная рамка: «Владимир Сергеевич Новожилов». Да как же это?! Как же? Когда?
Он рванулся к телефонному автомату, набрал номер Новожиловых. Убитым голосом Клавдия Евгеньевна произнесла еле слышно:
— Слушаю…
— Клавдия Евгеньевна, это Максим Иванович… я только что узнал…
В трубке послышались рыдания, потом Клавдия Евгеньевна с трудом справилась с собой:
— Володе запретили вставать… а он пошел в обком, сказал, что у одного друга неприятности, надо помочь… Когда вернулся домой, ему совсем плохо стало… Я вызвала скорую, а пока он приехала, Володенька уже не дышал…
— А Лиля где? — сдавленно опросил Васильцов.
— На практике. Приезжала на похороны и снова уехала.
— Я могу к вам прийти?
— Сейчас не надо, — словно извиняясь, попросила Клавдия Евгеньевна, — позже, — и снова разрыдалась.
* * *
Через месяц Максим Иванович поехал в Ленинград. В этом городе он был впервые, но, как это ни странно, его не оставляло ощущение узнавания: Литейного проспекта, Казанского собора, изящного рисунка ограды Летнего сада. Даже когда на Аничковом мосту он, спрыгнув на ходу с трамвая, угодил в объятия милиционера, незамедлительно оштрафовавшего провинциала, Максиму казалось, что вот такое же когда-то уже было с ним и именно здесь.
Он почему-то знал этот город и в дальние времена, и до войны, и во время блокады, знал его дома с надписями: «Здесь жил Чернышевский», «Здесь жил Гоголь», прежде ходил по священным камням Сенатской площади, видел горящие факелы «рогатых», с выступающими носами, судов, ростральные колонны у Биржи.
Только немного насытившись «узнаванием», Максим Иванович пошел на Васильевский остров разыскивать Костромина.
Он обнаружил его в старом особняке, поврежденном снарядом, с гулким двором-колодцем, заполненным черными штабелями впрок заготовленных дров.
Дверь ему открыл человек, лицом очень похожий на Константина Прокопьевича, но располневшего. «Брат», — подумал Васильцов. Так и оказалось.
Константин Прокопьевич обрадовался Васильцову. Из писем Макара Костромин знал о делах Максима Ивановича, но расспрашивать стал лишь о том, как идет работа над диссертацией, и ответом остался доволен: