[вымарано до конца абзаца].
В Мордвинске, в морге, я даже не обратил внимания на твоего спутника; в Севастополе я почувствовал к нему симпатию, плохо понимая причины. Думаю, в Федоре я увидел тебя. Сейчас он нравится мне все больше и больше… ибо это тебя, Рашель, все больше и больше в нем.
Я ведь вижу… хотя и не знаю, как сие творится. Лучше мне не знать. Лучше никому этого не знать! Заговор Обреченных нарушил равновесие, яд стал лекарством, оставаясь ядом; и сейчас на поверхность взбаламученной воды всплывает нечто новое, чего следует опасаться вдесятеро больше, нежели любых «эфирных воздействий».
Я знаю другое: я схожу с ума.
День за днем, час за часом.
— Бог, создавший мир однажды, от тебя здесь облик каждый.
Дай мне жить любовной жаждой, ей упиться глубоко!
Дай мне, страстным устремленьем, вплоть до смерти
жить томленьем
Бремя сердца, с светлым пеньем, в мир иной снести легко…
Спасибо… [вымарано полстроки] …Рашель, я… [вымарано до конца страницы]…
* * *
…Федор замолчал. Присел на краешек кровати, глянул на Княгиню. Веки женщины были плотно сомкнуты, и в уголках глаз блестели…
Нет, показалось.
Без чувств она.
— Рашеля… Он просил тебе… прочитать. Вот, я прочитал…
У окна, спиной к Федору, стоял отец Георгий. И, наверное, хорошо, что спиной, потому что лицо у священника сейчас было лицом дебила или святого.
Стряпчий Гоша-Живчик, Десятка Червонная, второй раз за нынешний безумный день служил посредником. Княгиня, в сознании или без, услышала все, что должна была услышать.
Растрепанная тетрадь тихо легла на столик у кровати.