За что? Бенкендорф знал, за что. И генерал Ермолов догадывался. Дав Грибоедову час на уничтожение опасных бумаг, он ослабил замах, но уберечь от удара не мог. И никто не мог. Кроме генерального штаба полковника Ивана Петровича Липранди, друга декабристов и ярого сторонника самодержавия, ставшего незадолго до мятежных событий чиновником особых поручений при графе Воронцове.
Престранным образом Липранди оказался на гауптвахте почти одновременно с Грибоедовым. Обстоятельства его ареста таковы: 14 декабря 1825 года - демонстративный бунт в Петербурге, затем - восстание Черниговского полка; Иван Петрович в этих делах не участвует, но его имя показывает на допросе полковник Комаров, впоследствии застрелившийся; граф Воронцов с удивлением для себя вспоминает, что Липранди "и при дивизионном командире, декабристе М.Ф. Орлове не скрывал свободомышления своего, однако свободное выражение мыслей было принадлежностью не только всякого порядочного человека, но и всякого, кто желал казаться порядочным".
И вот арест. И вот крепость. Тоска и многия печали. За что? А ни за что. За райские яблоки, про которые еще надобно доказать, что они райские.
Чистые труды
Стихи, комедии, смех и слезы - всё гибло и выдыхалось в спёртой атмосфере гауптвахты, где поселились запахи и звуки, не идущие в рифму. И озарений не было. Вопросов множество, ответов спасительных нет.
Офицеров здесь, знакомых и незнакомых, содержалась немало. В первый же день его имя разлетелось по всем каменным закоулкам: "Грибоедова взяли!" Посматривали с любопытством - как поведет себя Чацкий. Иль шумите вы и только?.. Грибоедов, утапливая в шарфе недоверчивый свой подбородок, томился досужими разговорами, блуждавшими вокруг, но целившими в него.
- Ведь есть же, господа, жизнь где-то... - мечтательно говорил флотский лейтенант Завалишин.
- Такая, я имею в виду, жизнь, где как скажется, так и пишется, а как пишется, так и думается, и делается всё так, а не как-нибудь иначе. Есть?..
- Нет такого места, - отвечали ему.
- А монастырь?
- Хорош монастырь, да с лица - пустырь! - смеялись офицеры.
- Разве что на гауптвахте. Здесь как напишется, так и сделается.
"Неучтивость какая, право... - думал Грибоедов. Глухая обида теснила мысли, путала воспоминания. - Разве можно смотреть на всё со своей колокольни? Разве имеют эти люди такое право смеяться над горем?.."
Он всё пытался сосредоточиться и вспомнить, когда именно это было, что Пестель объявил: ежели их дело откроется, то он не даст никому спастись, и что чем больше будет жертв, тем больше пользы для дела. Судя по тому, как переполнены крепость, куда водили на допросы, и эта гауптвахта, Пестель, кажется, намерен сдержать свое слово.