Вздрагивали в ознобе сладострастия шляпы прихожан. Под шляпами мелко тряслись бородки, обрамленные блошиными качелями. Прихожанам невдомек было, что так никогда не говорил Заратустра. Думать они не желали. Зачем, если все уже обдумано за них в великой книге ни для кого?
«Во всем этом кукушка виновата», - молвила Катерина Ивановна Мармеладова, явно сострадавшая автору романа, который так и не осознал - преступление он совершил или просто наказания дожидается?
Скажи, Федор Михайлович...
Дуэль-кукушка
- Скажи, Федор Михайлович, ужель не совестно было тебе столь низко и глупо оболгать имя покойного генерала Епанчина? Что смотришь волком?
Голос прозвучал тихо, нетребовательно. Достоевский, неспешно шедший из Владимирской церкви, отшатнулся, словно столкнулся с привидением.
- Кто это? Что вы? Почему я должен... Ах, это вы, Иван
Петрович! Вот уж не ожидал... То есть вовсе не чаял встретить когда-нибудь. Мне в Лондоне сказывали, что вас... - растерянно зачастив, осекся Федор Михайлович. И смолк.
- В чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах - нас почитают обманщиками, но мы верны. Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы, нас наказывают, но мы не умираем. Нас огорчают, но мы всегда радуемся, мы нищи, но многих обогащаем!.. - усмехаясь, процитировал 2-е послание коринфянам святого апостола Павла седой, как лунь, Иван Петрович Липранди. - А в Лондоне, стало быть, меня уже похоронили? То-то радости Герцену на том свете. Ну да слухи не могут меня расстроить так, как ваш пасквиль на Епанчина. Давно прочитал роман, имею об нем строгое суждение, однако это сейчас в сторону. Заслуженного генерала зачем вставили в таком постыдном образе и в мыслях, его недостойных? Я все эти годы ждал встретиться с вами и потребовать объяснений, да вы теперь все больше по заграницам, насколько могу судить.
- Нет, отчего же... - натянуто отозвался Достоевский. - Туда я наездами, курс лечения прохожу, а работаю по большей части дома... О генерале Епанчине, правду сказать, наизусть мало что знаю. Фамилия попалась на глаза, я и вставил. Фамилию - не человека. Мне он отчего-то представлялся грубым и неразвитым. Созвучно епанче. И одежда эта давно устарела, и генерал, надо полагать, не свежее...
- Значит, ни к роже рогожа, ник лицу епанча?., г сказал Липранди.
- Давайте присядем.
- Я с удовольствием, право, однако тороплюсь, извините. Условимся на другой раз. Посидим в приличном заведении где-нибудь на Невском, и я вам представлю ответы на спорные ваши вопросы, а сейчас...
- Другого раза я тебе, Федор Михайлович, выкраивать не стану! - сверкнул недобрым глазом генерал. - Довольно будет и этого. Невелики дела твои - подождут. Поговорим и разойдемся. Думаю, уже навсегда.