- Он просто несчастен, вы не поняли.
- Ваш Николай Ставрогин - недоношенная тайна сочинителя. Образ как бы наличествует в тумане, а самого героя нет. Все персонажи «Бесов» ходят и твердят: «Ставрогин! О, Ставрогин - это нечто значительное!..» Этакий петрашевец и декабрист в одном лице. А лица-то и нет, хоть вы и старались живописать: бретер и кутила в прошлом, а ныне вялый, тихий и довольно угрюмый. Да еще и с зубами, «как жемчужины», и губами, «как коралловые». А всех подвигов у этого замечательного и значительного - один пошлый поступок. Ухватил за нос почтенного старейшину Гаганова и «успел протянуть его за собою по зале два-три шага». Видите - дословно запомнил ваши глупости.
- Помилуйте, Иван Петрович, что вы себе...
- Дерзость, конечно, невозможная. Глупость неописуемая. Обиженному старейшине устроили овацию, а вялого и тихого буяна потребовали обуздать. Но тут вспомнили, что дурак с коралловыми губами как-то уже схлопотал по морде и не дал сдачи. Тоже, по-вашему, достойный поступок. Для идейного-то поучения губернских либералов. Но тайна - в чем тут она? Не в том ли, что вы мой прием с агентом полиции Антонелли повторили в романе? На бумаге человек числится, а в действительности его нет и никогда не было. И донесения от его имени составлял совсем другой человек. Только не припомню, коралловые ли у него были губы. Вял, тих, угрюм, это вы верно отразили.
- Иван Петрович! Зачем вы все это сейчас говорите? Двадцать с лишним лет миновало... - Достоевский судорожно теребил галстук, желая ослабить узел, но его держала булавка, купленная в Лондоне и потому непривычная. - Я вас прошу... Мне сейчас нехорошо и... недосуг ворошить прошлое. Давайте как-нибудь после... В романе множество образов, почему непременно Ставрогин? И при чем здесь Антонелли? Оставьте меня в покое с этим вашим Антонелли!..
- Почти тридцать лет назад мы с вами договаривались, что нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не всплывет наша с вами интрига в деле петрашевцев, и вам это было на руку, вас не подозревали. Разве что сам Петрашевский перестал доверять вам, и тогда вы решили затеять тайное общество у Дурова. Вы упрямо играли свою роль, Федор Михайлович, не скажу-достойно. И очень близко к сердцу приняли мою мысль касательно борьбы с идеями и способов такой борьбы.
- Я помню и другие ваши слова про агентов, которых несправедливо пятнают ненавистным именем доносчика. Я слушался вас во всем. За что же теперь вы желаете меня... раскрыть? Зачем? Я вас прошу, оставьте меня. Вы правильно давеча обронили, что я и сейчас в подполье...