Мгновение я смотрел на нее, онемев от ужаса, затем бросился к ней, но прутья клетки преградили мне путь на арену. Моей единственной надеждой было обратиться к Домициану, который председательствовал на играх в отсутствие старшего брата. Я побежал обратно среди вонючих клеток, по пустым переходам амфитеатра, пока не приблизился к царской ложе, в которой сидел юный Домициан и его спутники. Два вооруженных легионера охраняли вход. Они бы не впустили меня в огороженную ложу, такого запыхавшегося и растрепанного, если бы один из них не был моим другом и не входил вместе со мной в Иотапату. Пойдя на риск рассердить Домициана, он лично проводил меня к молодому человеку. Запинаясь, я как можно скорее изложил ему историю своих поисков.
— Твой брат Тит обещал, что я смогу освободить ее, если найду. Сейчас она здесь, на арене, уже прикована к столбу. Во имя богов, разреши мне освободить ее.
Домициан взглянул на меня своими маленькими глазками. Хотя в то время ему было не больше восемадцати лет, в нем уже проявились те безобразные качества, что позднее сделали его объектом всеобщей ненависти и довели до насильственного, но тем не менее заслуженого конца. Такие качества, как милосердие и человечность, что венчали его брата Тита, полностью отсутствовали у Домициана. Его душа уже была испорчена завистью и извращена вкусом к жестокости. Несмотря на всю доброту, которую питал к нему Тит, и на все почести, которыми он его одарил, Домициан не любил брата и всеми способами выражал ему презрение и насмехался над ним. Тот простой факт, что Тит позволил мне освободить Ревекку, был для Домициана достаточным основанием, чтобы помешать ее освобождению. Однако, он не дошел до той степени наглости, чтобы прямо бросить вызов распоряжению старшего брата. Вместо этого, он повернулся к молоденькой женщине, возлежащей рядом с ним, и спросить, освобождать ли ему Ревекку.
Эта женщина, греческая куртизанка по имени Мелитта, имела немалые способности по чтению мыслей Домициана. Она была с Коса[66], темноволосая красавица, чья белая плоть была видна во всех подробностях через прозрачное одеяние, которое она носила. Ее соски были по моде куртизанок подкрашены, тело, выбритое от волос, было гладким, как алебастр. Вонзив зубы в спелую плоть фиги, она с набитым ртом ответила, что раз девушка уже прикована на арене, было бы замечательно, если бы я доказал, что стою ее, сразившись со зверем, которого на нее выпустят. Услышав это немыслимое предложение, я чуть было не всадил в живот этой юной шлюхи свой нож.