К записочке, декларирующей разрыв отношений, было приложено второе послание, написанное тем же почерком:
«На что вы надеялись после столь долгого молчания? Разве вы не знаете, что гордость, заставившая меня ценить ваше былое чувство, ныне запрещает мне страдать от его ложной видимости? Вы говорите, что мои подозрения и непостоянство делают вас несчастнейшим человеком в мире. Позвольте сказать вам, что совершенно в это не верю, хотя и не могу отрицать, что вы действительно пылко меня любили, равно как и вы должны признать, что были должным образом вознаграждены. Будем справедливы по отношению друг к другу, и я сохраню доброе чувство к вам, если ваше поведение не нанесет ущерба моей чести. Мои доводы показались бы вам более убедительными, если бы вы спросили свое сердце; теперь же ваша страсть пробуждается из за невозможности увидеться со мной. Я страдаю от недостатка любви, а вы от излишней пылкости. Нам следует все переменить, и я сумею исполнить свой долг, тогда как вы не должны пренебрегать своим. Это не означает, что я забыла, каким образом вы провели со мной эту зиму, и я говорю с вами столь же откровенно, как и в былые времена. Надеюсь, это пойдет вам на пользу, а мне самой не придется впоследствии сожалеть, что была побеждена моя решимость более не возвращаться к прежнему. Квартиру я оставляю за собой, но буду появляться там только по вечерам; вам известно, чем это вызвано…»
Эти любовные письма могут показаться вполне невинными, если сравнить их со страстными и откровенными посланиями королевы Марго…
Но не следует обманываться на сей счет. Возникшая в то время изумительная непринужденность в обращении с французским языком позволяла выразить все, сохраняя внешнюю благопристойность. И люди того времени прекрасно умели возвращать словам их подлинный смысл. Фраза «я не забыла, каким образом вы провели со мной зиму» означала для них весьма откровенное признание: «я с наслаждением вспоминаю о ночах, полных неги, проведенных нами в одной постели…».
Мадам де Монбазон в совершенстве владела подобным языком, и по письмам любой счел бы ее святой женщиной, помышлявшей лишь о платонической любви, тогда как в действительности она вела себя, как настоящая потаскуха. Одного примера будет достаточно. Однажды на балу в ее доме на улице Барбет придворная дама обратила внимание на странно колыхавшиеся бархатные занавески. Вообразив, что там спрятался шпион, нанятый Мазарини, она призвала на помощь герцога де Гиза.
Тот, обнажив шпагу, резко раздвинул портьеры.
А потом не знал, куда деваться от смущения.