– Присаживайтесь, – проговорила женщина и отодвинулась, пропуская нас к столу.
Мы представились, опустились на подушки и сунули ноги под стол. Непривычно, но удобно. Ниспадающая скатерть, видимо, обеспечивает теплоизоляцию, и ногам теплее, чем остальному телу.
– Мила сейчас принесет еду и питье. Меня зовут Головня, я рад приветствовать в своем доме гостей. Кто вы и откуда? От патрульных знаю, что вы не из Небесного города.
– Ты прав, – ответил я. – Мы вообще не отсюда. Мы издалека.
За спиной закутанного в шкуру старика – сморщенного, с белой длинной бородой и забранными в хвост редкими волосами, красовались вытканные зеркальные города и прозрачные яркие капли флаеров в бездонном небе. Головня проследил мой взгляд и нахмурился.
– Насколько – издалека?
Что старейшина знает о прошлом своего мира, как ему объяснить, поймет ли он? Судя по гобеленам – какая-то память должна была остаться. Судя по оружию – сохранились и технологии, но, видимо, лишь в Небесном городе.
– Мы из другого мира, – брякнул Никита.
Да уж, пока я сомневался, он решил рубануть правду-матку.
Головня не удивился.
– Сейчас мы поедим и выпьем горячего, чтобы вы не заболели. А после поговорим.
В комнату вошла старуха, жена Головни, которую он называл Милой. Теперь я разглядел ее лучше и понял, что ошибся: была она классической «бабушкой» в представлении всякого на постсоветском пространстве – с глубокими морщинами в углах губ и «лучиками» вокруг глаз. Вот только вместо традиционной «гульки» на затылке – длинная коса. Я сразу расслабился, от старушки так и веяло уютом. И еще – в руках она держала поднос с чем-то вкусным.
Пригоршня заинтересованно принюхался.
Мила водрузила на жаровню котелок, под крышкой которого тотчас аппетитно забулькало, выставила глубокие глиняные плошки и пиалы и разлила по ним из кувшина с широким горлом пряный отвар. Мы нерешительно переглянулись: мясо, которым угощал Май, было вполне съедобным, но это не значит, что остальную еду примут наши организмы.
– Еще мама моей мамы, – нараспев сказала бабушка, – готовила по этому рецепту. Напиток называется «летний огонь», и лучше ничего нет от переохлаждения, разве что растереть замерзшего ядом горного вепря.
– За едой не говорим о делах. Это традиция, – предупредил Головня.
Мы потянулись к чашкам. Двум смертям, как известно, не бывать, а одной не миновать. «Летний огонь» пах медом и мелиссой, и, кажется, коньяком. Никита вдумчиво принюхался, осушил пиалу в один глоток и блаженно зажмурился. Я последовал его примеру: тепло прокатилось по пищеводу и разлилось по всему телу. Мила положила нам еды. Некоторое время мы молча жевали нежное дымящееся жаркое, наслаждаясь покоем и уютом.