Последний пасодобль Свята Чернышова (Аксу) - страница 4

– У меня двоюродный братишка, когда еще в школе учился, в лесу в Кременках под Москвой останки трех солдат откопал, – оживился Димка, приподнявшись на локте. – Без вести пропавших. Видно, снарядом их в окопе накрыло. У одного «смертник» был. Сам вскрывать не стал. Но прочесть его эксперты так и не смогли. Бумажка истлела.


Вечером, после ужина, лежали молча. Каждый думал о своем. Вишняков дремал, иногда ресницы на его осунувшемся бледном лице вздрагивали, и он морщился от боли. Свят пытался вспомнить лицо Марины, но ее милый лик почему-то все время перекрывало выплывающее неизвестно откуда каменное, в шрамах, лицо Трофимова с прищуренными холодными глазами. Максим водил пальцем по стене, ногтем сковыривая заусенцы и крошки от засохшей голубой краски. «Спецназ», задумчиво уставясь в потолок, лениво грыз яблоки, которыми их угостили родители Кранихфельда. Лицом Пашка – вылитый актер Проханов в молодости, тот же курносый нос, такие же смеющиеся кошачьи глаза, та же шкодливая милая улыбка. Прямо как брат-близнец, но только с короткой стрижкой.

– Макс, фамилия у тебя какая-то странная. Из евреев, что ли? Или немцев? – вдруг Пашка обратился к молчаливому соседу.

– Сам ты еврей! Не видишь, у него нос курносый? Где ты хоть одного еврея с такой физиономией видел? – рассмеялся Димка, откладывая в сторону потрепанный журнал.

– Успокойся, из русских. Может, кто-то из древних предков и был немцем. Не знаю. Переводится – «журавлиное поле», – нехотя ответил Максим, вновь отворачиваясь к стене.

– Красиво! – отозвался Пашка и, опустив руку под кровать, бросил огрызок яблока в «утку». – Не то что у меня – рабоче-крестьянская, Голов. Потому что голый, голытьба. Замечательные у тебя предки, Макс. Я это сразу почувствовал, как только их увидел. А у меня матушка умерла, когда мне восемь лет было. Отец запил. Потом окончательно спился. Алконавт хренов! Даже на проводы в армию не пришел. Я все время с бабушкой жил, единственная добрая душа, кому я на белом свете еще нужен. Она у меня бывшая учительница, пасла меня – будь здоров. Все в разные кружки записывала, в спортивные секции меня водила. Ни на шаг от себя не отпускала. Боялась, что спутаюсь с дворовой шпаной и покачусь по кривой или по папашкиным стопам пойду. Горьким забулдыгой стану. Только зря она боялась, моя дорогая бабуля Антонина Матвеевна; насмотрелся я на батины выкрутасы во как, выше крыши. На его пьяные скандалы и дебоши. К спиртному отвращение теперь на всю жизнь.

– А я пропустил бы соточку-другую, – тихо сказал Вишняков.