После школы Дуню встретил Додик и с ходу объявил, что они жених и невеста, а уже завтра станут муж и жена, так как в загсе все проплачено, а где нужно — схвачено. Если бы родители успели предварительно провести среди Дуни разъяснительную работу, возможно, она отнеслась бы к заявлению Додика с большим пониманием. Но девушка о материнских намерениях не знала, не ведала, и слова Додика стали для нее неприятным сюрпризом. Попытавшись уладить дело миром, она стала объяснять нежданному жениху, что ей еще учиться и учиться: нужно закончить восьмой класс, потом девятый, десятый, одиннадцатый, а там ученые люди поговаривают еще и о двенадцатом. После окончания школы ей хочется поступить в институт, защитить диплом, и вот тогда можно думать о поисках спутника жизни. А пока замужество не входит в ее планы. Додик противоречий не терпел и возразил невесте в том смысле, что если она не соглашается выходить за него замуж завтра, то станет его супругой здесь и сейчас, и потянул суженую в ближайшие кусты. Тут Дуня испугалась по-настоящему, стала визжать, вырываться, царапаться, кусаться и, как примерная ученица школьного физрука, вспомнила элементарные приемы самообороны, которым педагог обучил своих подопечных. Да и по телевидению накачанные спортсмены-каратисты частенько объясняют субтильным барышням, что им нечего надеяться на нерасторопное государство, они сами должны и легко могут справляться с разнообразными маньяками, нападающими на них во тьме ночных улиц (да и средь белого дня таких хватает). Дуня со страху применила рекомендованный физруком и мастерами спорта прием — и Додик, взвыв от боли, отпустил свою жертву. Но хотя у Дуни и по легкой атлетике тоже была пятерка, бегу в туфлях на высоких каблуках физрук их не обучал, а Дуня, вопреки запретам матери, посещала школу именно в такой обуви и далеко убежать не сумела. Додик догнал ее аккурат возле мусорного контейнера, для начала треснул кулаком по макушке, потом стал избивать чем попало по чему попало, затащил за помойку, бритвой порезал на ней одежду и объявил, что от любви до ненависти один шаг и он этот шаг сделал. На таких стервах не женятся, он сейчас изнасилует ее в традиционной и извращенной форме, потом продаст в бордель, и пусть скажет спасибо, если не исполосует бритвой и не перережет ей горло. А если родители будущей проститутки попытаются хотя бы пикнуть, их живыми закопают в землю, а вздумают бежать — найдут в любом царстве-государстве. Свои слова Додик подкреплял практическими действиями, и Дуне пришлось бы здесь же, у помойного контейнера, начать свою взрослую половую жизнь, оденься она по совету матери в приличное для девушки ее возраста платье нормальной длины. Но поперечная Дуня надела джинсы, а их снять, понятно, гораздо труднее даже с помощью бритвы. Конечно, Додик все равно достиг бы желаемого, но это промедление Дуню спасло. Ее знакомый бездомный пес, которого Дуня иногда из жалости подкармливала колбасой, бежал мимо в поисках мало-мальски пригодного пропитания. Подбегая к вожделенной помойке, он и увидел, как обижают его благодетельницу. Видимо, Дуня предстала в его воспаленном от голода воображении в образе незабываемой колбасы, на которую покушается двуногий злодей, и пес ринулся на Додика и вцепился ему в правую руку, сжимавшую опасную бритву. А зубищи у собаки были преогромные. Додик выронил бритву и заорал как резаный! А пес дополнительно хорошенько тяпнул его еще и за филейную часть, выглядевшую для голодной собаки особенно соблазнительно, потому что Додик спустил и свои штаны тоже, готовясь свершить первую часть прорекламированного им мерзкого деяния. После этого подвига храбрость оставила доблестного пса, и трусоватый Дунин защитник бросился бежать без оглядки. И Дуня, на ходу натягивая джинсы, побежала быстрей, чем мышка от кота, но не к своему дому, а к соседке, потому что боялась преследования Додика, а на миру и смерть красна. Дальнейшие события уже излагались выше. Дуня рыдала на груди у матери, и Ирина Степановна, обнимая дочь, окропляла ее обильными слезами, обеих била нервная дрожь, их зубы словно выстукивали пулеметной дробью мотив известной песни: «Та-та-та, — говорит пулеметчик. Та-та-та, — говорит пулемет». Но диссонансом этой грозной музыке последнего решительного и беспощадного боя звучали панические стоны-всхлипывания: «Бежать… бежать… бежать…»