Но по мере того, как они собирались в комнате с татами, где на сухом льду лежал отосан, я понемногу начинала понимать, кто есть кто. После того как они, плача или с сухими глазами, вспоминая, каким был покойник, или молча, отстаивали на коленях свою очередь перед моим свекром, я подавала им чай. Я попробовала встретиться глазами с тетками Юсукэ из Осаки, но они все как одна отвернулись.
Я слышала, как они в коридоре разговаривали с окасан, и это разговор не был дружеским. Кажется, они винили ее в смерти отца Юсукэ. Он был их братом, а она – деревенской девкой, в которой он непонятно что нашел. А их новая родственница – то есть я – вообще не пойми кто, пятно на семейной репутации.
Родственники матери Юсукэ были одеты в черный ситец и говорили на ава-бен – местном сельском диалекте, над которым смеялись горожане. Глядя на них, я поняла, что матери Юсукэ пришлось переучиваться. Даже походка у нее не настоящая, приобретенная тренировкой, – она сильно отличалась от походки ее сестры.
Окасан почти не говорила ни с сестрой, ни с двумя братьями, которые вместе со своими женами стояли на коленях в дальнем конце комнаты. Было ясно, что в обычной жизни они почти не общались, – но они все же приехали на похороны своего зятя.
Юсукэ все время находился подле матери и заговорил со мной только раз – велел надеть что-нибудь черное. Когда я сказала, что сожалею о смерти его отца, он посмотрел на меня пустыми глазами.
Сначала пили чай, потом пиво и виски. Юсукэ наливал дядьям и двоюродным братьям и пил вместе с ними. Его лицо и шея постепенно наливались нехорошим, темным красным цветом. Когда ему понадобилась очередная бутылка пива, он подошел ко мне и мимоходом прошептал: «Ты хорошо держишься. Я тобой горжусь».
Он долгого стояния на коленях ноги у меня совсем онемели. Сигаретный и ароматический дым ел глаза. От усталости тело сводило судорогой. Огромным усилием воли я заставляла себя бодрствовать, в то время как разнообразные родственники расползлись по углам и, подсунув под голову дзабутоны, принялись храпеть.
В полночь Юсукэ, его мать и родственники со стороны отца одели покойника в белое кимоно. Они подняли и развернули тело головой к северу – в сторону земли мертвых.
Ночь тянулась и тянулась, а потом наступило утро.
После завтрака мы с окасан и тетками помыли посуду, затем женщины достали черные кимоно и начали раздеваться. В соседней комнате мужчины боролись с похмельем и тоже переодевались в траурную одежду. У меня не было подходящего кимоно, поэтому пришлось взять напрокат черный костюм. Я сидела за кухонным столом в черной тунике и колготках и ждала, когда его привезут.