– Держи, держи ее! – тихо говорил худощавый, связывая шнуром ее стопы.
Майка Салеевой задралась, шорты съехали вниз. Из-под ее смуглой кожи торчали позвонки, острые, как хребет рептилии.
– Больно? – худощавый пнул стул. Салеева качнулась. – Ну что, спортсменка, кто твои подельники?
– Слышь ты, урод? – булькающим голосом сказала Салеева. – В спорте знаешь че самое главное?
– Че? – чиркающим голосом спросил худощавый.
– Не противника победить, а себя, – натужно сказала Салеева.
– Принципиальная, – усмехнулся худощавый, роняя одну сторону лица. – Если ты такая крутая, че ты с наркоты не слезла, дура?
– А у меня муж погиб, – с вызовом пробулькала Салеева снизу. – Утонул. Горе у меня было.
– Это который в урне, что ли, у тебя на балконе стоит?
– Который в урне, – с усилием сказала она посиневшими губами. Ее голова торчала из-под сиденья стула. Кровь прилила к ней, а потом остановилась и медленно начала синеть.
– А что урну не закопала? Не домашняя же заготовка – на балконе хранить, – уголок рта худощавого судорожно опустился вниз, потянув за собой бровь и щеку. Его левое веко прикрылось, показывая только край мутного зрачка. Левой стороной он сделался похож на маску, слепленную с половины лица кого-то нездешнего. Он скривил рот сильнее, и казалось – сейчас ниточка оборвется, лицо его упадет и напорется на острый позвонок Салеевой.
– А я любила его, – зашевелила губами Салеева. – Я первое время с этой урной в обнимку спала.
Женщина за столом снова подняла голову и брезгливо посмотрела на Салееву. Задержалась взглядом на ее смуглой спине, покрытой широкими пигментными пятнами.
– А потом на балкон выставила? – спросил худощавый.
– Потом мне похуй стало, – под стулом Салеева сжала онемевшие губы, расслабила их, показывая желтой стене неровные зубы.
Худощавый вздохнул и поправил лицо.
– Пойдем покурим, – обратился он к женщине.
Та встала, поправила блузку на груди, взяла со стула, стоящего рядом, сумочку и, цокая каблуками, пошла следом за худощавым и лобастым. На пороге она еще раз посмотрела на салеевскую спину, подняла полную белую руку. В оконном стекле блеснули ее накладные ногти, поймавшие свет лампы. Она нажала на выключатель, пластмассово цокнув по нему ногтями. Окно погрузилось в кромешную темноту.
Какое-то время из коридора доносились спокойные мужские голоса и глухой отдаляющийся стук каблуков. Через несколько секунд комнату заполнили шершавые всхлипы и сдавленные стоны.
Яга тронула дверь, и та открылась. Блеснула лампа, которую то ли зажгли слишком рано, то ли забыли погасить, уходя. Ее желтый свет смешивался с солнечным потоком, ползущим с кухни, где незанавешенное окно пропускало лучи без сопротивления. Два луча света – электрический и солнечный – спорили между собой в узком коридоре, и, когда дверь открылась, солнечный луч как будто метнулся прочь, протыкая Ягу своим страхом, а электрический продолжил тревожно мерцать.