Даже учитывая мою врожденную наивность.
Спустя минут двадцать машина остановилась.
— Вам надо подняться на лифте на четвертый этаж, — не оборачиваясь, бросил водитель. — Апартамент 14. Запомнили?
— Да. Сколько я вам должна?
— За вас уже заплатили, мадам. Спокойной ночи.
— Если бы… — вздохнула я про себя и вышла из машины.
Лифт был старинный, чтобы не сказать допотопный. Шахта, оплетенная черной узорчатой решеткой, надсадный скрип тросов и дребезжание колокольчиков после прохождения каждого этажа вызывали во мне единственное желание — благополучно добраться до четвертого этажа.
Едва только я нажала кнопку слева от двери, на которой тускло мерцала медью табличка с цифрой «14», она сразу открылась. И тут же на меня дохнуло чем-то очень близким, родным. Уже позднее я разобралась в природе этого странного ощущения: в доме едва слышно, ненавязчиво пахло миндальным печеньем. Запах был старым, остаточным, напомнившим детство, когда в мытищинской коммуналке с нами жила моя бабушка. Уже готовые, только что с противня миндальные печенья бабушка тут же прятала под подушку и, невзирая на мои отчаянные мольбы, не давала даже попробовать, пока с работы не возвращалась мама. Мне вообще казалось, что если бабушка и любила кого-то по-настоящему в своей долгой и непонятной жизни, то только мою маму. А вовсе не меня… Видимо, и в этой парижской квартире когда-то очень давно безраздельно хозяйничала благообразная и деспотичная старуха в седых буклях, прятавшая под подушку от внуков еще горячие печенья в форме звездочек и ромбов, источавшие волшебный запах миндаля… Невысокий темноволосый мужчина средних лет в сером свитере без слов помог мне снять плащ, после чего выразительным кивком велел следовать за ним. Миновав длинный коридор, сплошь уставленный полками с книгами, я очутилась в небольшой, скромно обставленной комнате, единственным украшением которой с большой натяжкой можно было считать старинный буфет с резными дверцами, явно нуждавшийся в руках опытного и терпеливого реставратора мебели. Центр комнаты занимал круглый стол, покрытый чистой белой скатертью и уставленный шестью простыми стульями. Так и не сказав ни слова, мужчина в свитере во второй раз повелительно кивнул — мол, чего стоишь, за те же деньги можно и присесть, — после чего неслышно удалился.
В комнате было тихо. Тяжелые гардины, которыми были наглухо задрапированы оба окна, судя по всему, служили прекрасной звукоизоляцией. Я села и с наслаждением вытянула ноги. И в этот момент кто-то за моей спиной негромко произнес по-русски: