Вокруг снова стало тихо, как при появлении валиде. Хафса сидела молча, ожидая развития ссоры между кадинами. Сглотнув, Махидевран снова окликнула:
– Хасеки, ты стала хуже слышать?
Роксолана медленно повернулась к Махидевран и подчеркнуто удивленно приподняла брови:
– Разве вы звали меня, баш-кадина? Мне показалось, вы сказали «Хуррем».
– Да.
Шеи одалисок вытянулись, голоса стихли совсем.
– Повелитель вернул мне то имя, с которым я пришла в гарем, – «Роксолана».
Первой опомнилась валиде, ее глаза насмешливо сверкнули:
– Значит, ты больше не Хасеки?
– Хасеки меня назвал Повелитель, и он это имя не отнимал. Но я пришла в гарем Роксоланой и была названа Хуррем только здесь.
Валиде с досадой отвернулась от Роксоланы и махнула рукой, распоряжаясь, чтобы танцовщицы начали выступление. Пререкаться с этой Хуррем значило портить себе настроение. Остальные тоже дружно отвернулись, на Роксолану никто не обращал внимания. Это ее вполне устраивало, пусть позлятся.
Она действительно выпросила у Сулеймана разрешение снова зваться Роксоланой. Произошло это после приезда брата, его появление всколыхнуло что-то, захотелось хоть как-то напомнить себе о своем происхождении. Но Настей назваться не решилась, это было словно оскорблением, ведь этим именем крещена в православии.
Сулейман был неприятно удивлен:
– Тебе не нравится быть моей Хасеки?
– Нет, Хасеки согласна, Хуррем не хочу.
– Почему? Ведь Хуррем значит «Дарящая радость», чем тебе не нравится?
– Тогда оставьте только Хасеки.
Закончилось все тем, что утомленный капризом возлюбленной султан махнул рукой:
– Да зовись, как хочется.
– Тогда только Хасеки Султан.
Стоило вернуться после выступления танцоров в свои комнаты, как пришла сама хезнедаруста:
– Хасеки, пойдем, валиде с тобой поговорить хочет.
Роксолана с вызовом тряхнула головой, чуть шапочка не слетела, но возражать не стала. Это право валиде – вызывать к себе любую наложницу, к тому же она прислала не служанку или евнуха, а саму хезнедар-уста.
Очень хотелось, как девчонке, поинтересоваться, о чем будет разговор, все же Роксолана чувствовала себя немного виноватой, зря нагрубила валиде при всех. Понятно, что и разговор об этом. Глупости, пятеро детей, а ведет себя, словно только вчера в гарем попала!
Хафса сидела мрачная, лишь глаза скосила на вошедшую Роксолану, почти не разжимая губ, приказала:
– Отпусти свою Гюль, не обижу. Наедине с тобой говорить хочу.
Роксолана сделала знак Гюль, чтобы та вышла, но кальфа и без приказа своей госпожи все поняла, уже пятилась к двери. Вышла и хезнедар-уста, видно для того, чтобы охранять покой снаружи.