Как я уже говорил, «в этот край таёжный», в котором мы жили, можно было добраться «только самолётом», ну или вертолётом. Но это – летом. Зимой можно было доехать до ближайшей станции поездом, а потом выйти на трассу и тормознуть лесовоз или какую другую попутку. И всё за ради ножа!
Одно я не учёл: что на Севере в феврале температура минус 40 – обычное явление. Нормальные люди в это время выходят на улицу не иначе как в полушубке и валенках или унтах, я же был в обычной зимней куртке и ботинках, не рассчитанных на такую температуру. Поэтому, выйдя на трассу, я проклял всё на свете, а когда лесовоз наконец остановился, и я залез в его прокуренную кабину, то был уже на грани превращения в живую сосульку.
Кабина была грязной. Там воняло железом, мазутом и давно не мытым мужским телом, а непосредственно от водилы пёрло перегаром. Но в тот момент это было самое лучшее место в этом мире, потому что там было тепло!.. До того момента, пока мотор этого могучего повелителя дорог, пофыркав, не заглох…
…Какое-то время мне казалось, что водила справится с ситуацией, и мотор вот-вот снова заурчит. Но вместо этого я видел только раскрасневшееся от мороза и матюгов лицо водилы, которое появлялось в кабине только затем, чтобы взять какой-то новый инструмент и снова исчезнуть, оставляя за собой клубы морозного воздуха. Кабина постепенно выстужалась, и пальцы моих ног, обутые в городские ботиночки, вновь стали замерзать.
Наконец водила залез в кабину не за инструментом, а чтобы позвать меня:
– Вылезай, пацанёнок! Окочуришься тут!
Не чуя своих ступней, я вылез из кабины и только тут почувствовал, что такое настоящий холод: уже было темно и температура, судя по всему, вновь упала. К тому же дул такой ветер, что от него слезы, невольно выступавшие из глаз, казалось, тут же превращаются в льдинки.
«Зачем он меня позвал?».
Думать, впрочем, уже не хотелось: хотелось упасть прямо тут и замерзнуть к чертям собачьим. Главное, чтобы быстро!
Впрочем, буквально через секунду я уже понял, зачем он меня позвал: неподалёку от лесовоза, прямо на дороге, изрыгая клубы вонючего дыма, горело колесо.
– Грейся! – проорал мне он и скрылся из виду.
Я подошел к горящему колесу как можно ближе и едва не задохнулся от ни с чем не сравнимого запаха горелой резины. Покрутился вокруг него, стараясь встать с наветренной стороны, стянул с рук не гнущиеся от мороза кожаные перчатки и вытянул к огню покрасневшие пальцы. Греться получалось не очень: вблизи огонь жёг, а чуть подальше холод уже пробирал до костей. А ноги в ботиночках по-прежнему ничего не чувствовали.