Она провела ногтем вдоль почти незаметного шва, соединяющего половинки медальона, и он раскрылся. Внутри были две побледневшие от времени черно-белые фотографии: женщины с левой стороны и мужчины с правой. Из груди Иды вырвался непроизвольный короткий вздох. Ее родители. Ее настоящие мать и отец.
Она молча смотрела на фотографии, охваченная знакомым чувством: смесь сожаления и смущения, слегка приправленная злостью. Ее психиатр провел несколько месяцев, пытаясь убедить ее, что эта злость — вполне здоровая, понятная реакция в подобных обстоятельствах. Разум говорил Иде, что следует принять точку зрения психиатра. Но эмоционально ей все еще было нелегко признать, что она не отвечает за грехи своих родителей.
Ида закрыла медальон, положила в футляр и убрала поглубже на дно чемодана. Неужели она так никогда и не избавится от этой дурацкой сентиментальности? Довольно! Слишком много лет провела она в борьбе со своим прошлым. Соглашаясь на эту авантюру, она решила, что в ее жизни больше не будет места для ностальгии.
Хватит ходить вокруг да около, сказала себе Ида. Алан сейчас в Таллахасси. Ты три месяца разрабатывала план проникновения в его дом. Ты вытерпела шесть недель в обществе Пола. Не пора ли воспользоваться отсутствием Алана и осмотреть его комнату?
Ответ был очевиден. Другого шанса исследовать спальню Алана может и не быть. А так как этот дом последние пять лет является главной резиденцией Алана, не исключено, что в спальне ей удастся найти какие-нибудь интересные бумаги. Интересные для нее. Ее план расстроить избирательную кампанию Алана пока еще представлял собой лишь неясный набросок, который предстояло наполнить конкретными деталями. И за все это время она не продвинулась ни на шаг. У нее нет ничего, кроме безумной решимости, с которой она собралась обнажить перед населением Флориды преступную сущность этого человека. Настало время найти хоть сколько-нибудь прочную опору для своей конструкции.
Этические аспекты плана волновали Иду меньше всего. Не желая больше терять ни минуты, она положила в карман ключ от входной двери флигеля и, стараясь не шуметь, прошла через холл. Храп Пола на мгновение прекратился, затем возобновился в том же ритме. Пожалуй, он пришел бы в ярость, если бы узнал, что храпит столь неромантично, с усмешкой подумала Ида. Храп, разумеется, никак не соответствовал его представлению о себе как об утонченном любовнике и светском мужчине.
Ида повернула фарфоровую дверную ручку, расписанную раковинами и морскими звездами. Тот, кто декорировал предназначенный для гостей флигель, определенно был помешан на морских мотивах. Эта цепкость взгляда, подмечающего все вокруг, порой мешала Иде, ей даже хотелось, чтобы зрительная память хранила поменьше подробностей. Но прошедшее всегда вспоминалось ей в мельчайших, болезненно точных деталях…