— Это жестоко, Громова! — Никита непримиряюще покачал головой. — За что ты так не любишь Аллу Максимовну?
— А за что же я должна ее любить? За то, что она вечно фальшивила? Пела сладким голосом дифирамбы Валерии Павловне и поила ее ореховым ликером, а сама готова была ее придушить в один момент? Как же, как же, Валерия же посягала на ее власть в доме! На власть над мужем и ребенком, самое святое! А вот когда пришла пора с Наткой поговорить о взрослой жизни всерьез, первое, что сказала ей Алла, так это то, что Натка никогда не выйдет замуж, так как только будет обузой для мужчины. Срезала ее душу на корню. Правда, позже, как мать — героиня, она об этом вовсе не вспоминала. Да и не говорила она так, Вы что, Вам показалось! — Лиля брезгливо передернула плечами — О месячных же и прочих женских секретах Натке терпеливо рассказывала Валерия… — Ну что ты смотришь на меня, как будто я — сумасшедшая? Я тебе правду говорю. Королева Алла хотела власти и только власти, ответственность была ей не нужна, она ее раздражала. Кроме того, она еще должна была покупать прокладки для слепой красавицы — дочери, у которой грудь была более округлой формы, чем у нее! Невыносимо, согласись?! И вот, прокладки тоже переложили на Валерию. И пели ей дифирамбы за помощь матери — мученице.
— Я всегда говорил, что большинство баб — стервы от рождения! — нервно усмехнулся в ответ Турбин. — И еще я думал, что циник — это я…
— Она не стерва. Просто Натка все время невольно напоминала Алле, как же несовершенна, на самом деле, и она сама, и ее душа… Напоминала даже просто — напросто — своим присутствием. Дочь для матери и всегда немного — соперница, а тут это все вдвойне Алле про мозгам и сердцу стучало… Натка была с шести лет крылатым, одухотворенным Моцартом в юбке. А ее мать — только усталой лгуньей всю жизнь. И более — ничего. — Лиля развела руками.
— Ты уж ее совсем каким то монстром рисуешь, Лиля. — с сомнением в голосе произнес Никита. — Вот моя мать хоть и изменяла отцу, но все же он на нее смотрел, как на подругу жизни, у которой судьба растянулась, словно сухожилие на правой руке. Растянулась, а потом — сжалась. До размеров городка в Заполярье, какой то Печенги… Птица залетела в эту несчастную Печенгу, диковинная, как иволга, и он дохнуть не смел на нее, птицу эту, и прощал ей все… И они любили меня оба, и это все искупало.
— Правильно. Чтобы сохранить любовь, надо иметь в душе еще что-то, кроме любви, говорят французы. Иметь понятие о том, что она из себя представляет. Море, океан, ручеек? Алла Максимовна имела в своей душе только поруганную гордость любви к себе. Любовь потом переросла во Вселенскую жалость. К себе же. Натке там, в ее сердце, не осталось места. Антон Михайлович был щедрее. Он любил Натку. Без меры. Любил Валерию. Разрывался. Потом — ушел. И как бы открыл путь Алле Максимовне. Ей не нужно стало больше лгать. Она и сама попробовала взлететь. Влюбилась. Ушла. Теперь любит дочь на расстоянии. Это же ни к чему не обязывает. Легко! — Лиля щелкнула пальцами.