– И тебе ничего не хотелось бы спеть, ничего?
Она подняла взгляд: так смотрела она на меня, если в голосе моем, как сейчас, звучала любовь; и на ее губах я уловил легкую улыбку, подобную улыбке ребенка, разбуженного поцелуем матери.
– Да, споем «Волшебниц», – сказала она.
Слова этой песни принадлежали мне. Эмма нашла стихи в моем письменном столе и подобрала к ним музыку, написанную на слова другой, модной тогда, песни.
В одну из тех летних ночей, когда ветер затихает, как бы прислушиваясь к неясному шелесту листьев и дальнему эху; когда луна медлит или скрывается вовсе боясь нарушить ночную тьму; когда душа улетает вдаль подобно возлюбленной, что покидает нас ненадолго и возвращается, даря еще большей нежностью… в одну из таких ночей Мария, Эмма и я сидели на галерее, обращенной к долине. Прозвучали печальные аккорды гитары и девушки начали песню голосами безыскусными, но чистыми, как сама природа, которую они воспевали. Я был поражен, мои неумелые стихи показались мне самому прекрасными и прочувствованными. Пение умолкло, и Мария склонила голову на плечо Эмме; когда она выпрямилась, я в волнении прошептал ей на ухо последний стих. Ах, эти строки и сейчас еще хранят дыхание Марии, влагу ее слез. Вот они:
Мне снилось, что иду вечерней чащей
и солнце, исчезая за горой,
султаны пальм с их зеленью сквозящей
осыпало рубиновой игрой.
А заводи то розовым мерцали,
то лиловела тихая вода,
и опускались горлинки и цапли
в бамбук и тальник около пруда.
Немая ночь окутывала землю,
немели сумерки по берегам;
луна плыла, за облаками дремля,
и вечер гас, упав к ее ногам.
Пойдем со мной и лютнею моею
по сельве над затоном голубым;
я снюсь тебе, мне говорили феи,
суля бессмертье, если я любим.
[31]Отец и сеньор де M. вышли в гостиную, когда замирали последние 8вуки песни. Отец, который теперь лишь в минуты полного душевного покоя напевал вполголоса какую-нибудь песенку своей родной страны, всегда любил музыку, а в молодости и танцы.
Дон Херонимо, примостившись поудобнее на мягком диване, сладко зевнул.
– Я никогда не слыхал эту музыку с такими словами, – обратился Карлос к моей сестре.
– Эмма прочла эти стихи в газете, – ответил я, – и переложила их на мелодию другой песни. Стихи, по-моему, неважные. Сейчас печатают столько пошлостей! Это сочинил какой-то кубинский поэт, а природа Кубы, как известно, очень похожа на природу Кауки.
Мария, мама и сестра с удивлением переглянулись, слушая, как непринужденно я обманываю Карлоса; ведь они не знали, что он, перерыв днем мой книжный шкаф, с таким пренебрежением отнесся к моим любимым авторам. Вспомнив не без досады его слова о «Дон Кихоте», я добавил: