Любовь Хасана из Басры (Шахразада) - страница 71
– Я приложу все силы, – с удовольствием поклонился Хасан. О, это было вдвойне, втройне интересно – узнавать о новом замысле великого мастера и способствовать тому, чтобы он воплотился в самых ярких образах.
– Я уже обдумывал, кого бы хотел изобразить… Даже набросал некоторых зверей…
Длинные пальцы художника задумчиво переворачивали листы альбома. Наконец мастер нашел то, что искал и показал свои наброски и мудрому Георгию и Хасану. Воистину, это был миг великого откровения для юноши. Ибо рядом с набросками, которые очень походили на его собственные, увидел он и необыкновенные, сильные и загадочные образы, столь же прекрасные, сколь и зловещие. Необыкновенный зверь, более всего похожий на вставшую на дыбы крысу, или, быть может, оплешивевшую белку… Огромный кабан, но мохнатый, словно надевший сто пушистых шуб… Белое чудовище, покрытое пятнами, с добрыми глазами и увенчанное нежными рожками лани.
«Аллах всесильный! Как же прекрасны творения рук этого мастера! И как же удивительно его воображение, словно никаких преград нет для него!..»
– Того, что я могу придумать, явно недостаточно… Мне эти наброски кажутся… неживыми, плоскими, грубыми… Словно вырезанными из бумаги…
Казалось, художник говорит сам с собой. Но Хасан чувствовал за этим рассказом такую огромную работу души, что волна белейшей зависти вновь захлестнула его. «О Аллах всесильный! Прошу, сделай так, чтобы когда-нибудь и меня мучил замысел такой же вселенской силы… Не давая спать ночами, населяя мой разум образами и чувствами, столь живыми, сколь и непохожими ни на что живое…»
Господин Ван Акен очнулся от раздумий и вновь стал спокойным и уважаемым мастером. Лишь его горящие глаза давали собеседникам возможность понять, кто перед ними.
– Вторая картина, как это, должно быть, понятно, будет изображать людей, поглощенных ублажениями всех своих чувств, предающихся всем грехам… Но это будет своего рода идиллическая картинка… Ибо здесь будут и те, кто лакомится исполинскими плодами, и те, кто наслаждается цветущим садом, или бурными волнами, или игрой с животными. Да, будут здесь и такие, кто предается любовным утехам. Будут фонтаны и горы, лужайки и пруды. Ибо я хочу не столько нарисовать исполинскую картину торжества чувств, сколько, и это куда важнее, изобразить падение сущности человеческой. Все во мне вопиет, что лишь утонченным душам мой замысел будет ясен с первого взгляда, что большинство увидит здесь лишь «золотой век» человечества, торжество вседозволенности… Но я убежден, что именно так следует решить вторую картину, что любое иное будет предательством замысла и можно даже не начинать покрывать грунтом доски для картин.