Последний Лель (Есенин, Клюев) - страница 223

— Простите меня, сударыня… извините меня… я, кажется, вас немного толкнул…

— Да… наступили на ногу… чуть-чуть… меня очень занимает: о каких счастливцах вы говорили?..

Женщина смотрит на Зайчика просто и прямо, под вуалеткой насмешливая улыбка, в которой все же больше любопытства и доброты…

— Я очень не люблю несчастных людей, хотя счастливой себя назвать не могу…

Зайчик чуть приостановился и как-то невольно протянул женщине руку, женщина быстро схватила ее и подцепила под локоток.

— Как давно знакомые, пошли они дальше, неловко натыкаясь друг на дружку в людской толчее.

— Да я тоже, пожалуй… О счастье своем я думаю часто… реже — о счастье других!

— Разве?.. Думать о счастье — уже наполовину быть несчастливым!..

— Это, пожалуй, и правда…

— Нет… нет… я глупость сказала: несчастным я вас не считаю!

— Я очень счастлив на… несчастье!

— Тоже ведь счастье?.. А счастливым быть нужно… и важно! Я не люблю несчастных людей, да их никто ведь не любит! Однако… давайте о чем-нибудь повеселее!

Женщина крепко прижала его руку к себе и весело засмеялась.

Зайчик смотрит в прыгающие глаза и сам себе начинает не верить: под вуалеткой знакомые дорогие черты, солнце ли так освещало лицо женщины, идущей с Зайчиком рядом, при каждом повороте головы выдавая все большее сходство, призрачен ли свет вообще в этом меркотном городе, да еще осенью, когда все предметы, строения, деревья и люди, кажется, светят насквозь, — только не может Зайчик оторваться и не смотреть на чудесную игру осеннего солнца: пусть оно шутит с ним, лицо женщины все больше и больше становится похожей, нежней и прекрасней.

Да и было ли все это удивительным в том положении, в котором очутился Зайчик, вчера лишь еще только потеряв Клашу, как ему показалось, уже навсегда…

Трудно привыкнуть к сердечной потере, словно вот был на руке дареный на долгую память перстень, в перстне камень самой чистой воды… и вот теперь как равнодушно смотреть на пустое гнездышко в дареном кольце?..

Долго потом будешь под ноги смотреть, где бы ни шел и о чем бы ни думал, и каждый простой стекляшок, валяющийся в панельной грязи, потянет к себе наклониться, поднять, поднести на ладони близко к глазам — такова уж сила любви в человеке и равная ей горечь утраты.

Зайчик шел, молчал, упорно под ноги смотря, женщина тоже молчала…

— Вы… вы… о чем думаете? — тихо спросила она.

— Я думаю?.. Думаю вот о чем: как вас зовут… и какое у вас может быть имя?..

— Да вы бы спросили, чего же тут думать?!.

— Да, мне бы хотелось бы знать…

— Нет, я не скажу: у меня глупое имя… я сама себя зову по-другому…