Флоримон возражал с видом оскорбленной невинности.
— Скорее всего, — сказал Никола, — это я ненароком проглотил боб, так что считаю своим долгом угостить вас вином.
Удовлетворение Флоримона и восторг госпожи Лееман и Сары с лихвой вознаградили его за жертву.
Назавтра к Никола пришла госпожа Лееман:
— Мне надо поговорить с вами о дочери.
И она рассказала ему, что прочила Саре в мужья некоего господина Деларбра; этот молодой человек часто бывал у них в доме, а потом вдруг исчез. Она осведомилась, говорила ли Сара Никола о своих отношениях с Деларбром, впрочем вполне невинных.
— Да, — ответил он, — но как о чем-то давно забытом.
Деларбр не пара ее дочери, продолжала госпожа Лееман. Недавно, добавила она с гордостью, Сара получила новое предложение. Господин де Весгон, давний друг дома, хочет подарить ей двадцать тысяч ливров и тем обеспечить ее будущее; этот почтенный человек поступает так из чисто отеческих чувств, в память о дружбе, которая некогда связывала его с отцом Сары… Но Сара отказывается от денег господина де Весгона, и госпожа Лееман, не в силах побороть ее упрямство, просит Никола помочь ей переубедить дочь, она уверена, что девушка послушается советов такого умного человека.
Никола был неприятно удивлен. Госпожа Лееман пожаловалась на здоровье:
— Что будет с бедной Сарой, если меня не станет? У меня есть опыт, господин Никола: годы идут, красота вянет… эта сумма обеспечила бы Саре небольшую пожизненную ренту, которая, вкупе с тем, что останется после меня, позволила бы ей жить безбедно…
Никола покачал головой, но госпожа Лееман продолжала настаивать, заклиная его дружескими чувствами, которые он питает к ее дочери, и даже предложила познакомить как-нибудь за ужином с господином де Весгоном, дабы он мог убедиться в чистоте побуждений старца.
Никола был уязвлен в самое сердце и всю ночь не сомкнул глаз. Наутро Сара, как обычно, поднялась к нему. Он начал с вопроса о двадцати тысячах ливров и спросил девушку напрямик, может ли она принять эти деньги без ущерба для своей репутации. Сара опустила глаза, густо покраснела, села к Никола на колени и заплакала. Никола умолял ее ответить.
— Ах, если бы вы знали! — простонала она между двумя всхлипами.
— Доверься мне, милое дитя.
— Я так несчастлива!
— Несчастлива? С каких пор и отчего?
— С рождения… Моя мать…
Казалось, Саре трудно говорить.
— Моя мать, — произнесла она наконец, — повинна в смерти моей сестры. Я тогда была совсем ребенком, только и знала, что хохотать да резвиться… С тех пор я сильно переменилась! Мать внушает мне ужас, едва заслышав ее шаги, я начинаю дрожать от страха!