— Леа, куда ты идешь?
Голос Шарля оторвал ее от видений.
— Я отнесу чемодан и пройдусь. Хочешь погулять со мной?
— О да, моя Леа, — воскликнул малыш, прижимаясь к ней.
Они внесли в хибару сумку и маленький чемодан и, взявшись за руки, спустились с террасы на поле. Несмотря на недостаток рабочих рук, виноградники были ухожены.
— Посмотри, моя сандалия слетает.
Леа нагнулась и поправила пряжку.
— Не двигайся! — шепнула она вдруг, пригибая ребенка к земле.
По дороге, протянувшейся вдоль кипарисов, семь или восемь человек в голубых мундирах шли, пригибаясь, держа перед собой автоматы. Дойдя до террасы, они остановились. Подбежали немецкие солдаты. Со своего места Леа видела только серо-зеленые шлемы. Офицер вермахта подал знак полицейским, взбирающимся на террасу.
Шарль попытался высвободиться из рук девушки.
— Пусти меня, ты мне делаешь больно.
— Прошу тебя, молчи… Немцы в Монтийяке.
Шарль задрожал.
— Я боюсь… я хочу к маме.
— Молчи, иначе они схватят нас обоих.
Он замолчал, беззвучно плача, не сознавая, что намочил свои штанишки.
Все было спокойно под солнцем, обжигающим равнину. Уж не почудились ли ей немцы и полицейские? Она напрасно напрягала слух, она не слышала ничего, кроме треска кузнечиков. Может быть, Руфь и тетя Бернадетта увидели их и успели скрыться? Нечеловеческий крик оборвал эту надежду. Не размышляя, Леа поднялась и побежала к террасе, держа Шарля за руку, проклиная свое цветастое платье, видимое издалека. Они спрятались за кипарисом. Немцы и полицейские сновали по двору, разбивая ударами сапог и прикладов ворота винных складов, автоматными очередями выбивая все стекла; мебель была выброшена через одно из окон второго этажа. «Зачем они делают это?» — подумала Леа. Она была слишком далеко, чтобы видеть и слышать ясно то, что происходило. Квадратные столбы двора частично заслоняли вид.
Подъехал грузовичок, задев за один из столбов. Грабеж начался. Крики, смех, выстрелы доносились до них, такие неправдоподобные в этом привычном месте, залитом солнцем. В огороде около дома Файяров двое полицейских гонялись за домашней птицей. Вдруг — о, ужас… горящий силуэт покаялся вверху на аллее, закружился и рухнул на гравий.
Леа прижала к себе ребенка, который больше не шевелился… Широко раскрытыми глазами она смотрела, как корчится тело одной из женщин, с которыми рассталась несколько минут назад… Кто это был: Руфь или Бернадетта?..
Пламя было таким сильным, что не удавалось рассмотреть лицо… оно плавилось. Вопль, вырывающийся из черной дыры рта, затих. Немецкий солдат ткнул обгоревшее тело концом стальной трубы, соединенной с двумя баллонами, закрепленными на его спине. Вероятно, сочтя, что тело еще недостаточно обгорело, он выпустил из трубы длинное пламя, сопровождаемое зловещим свистом. Скорченная рука трупа, воздетая к небу, словно призывающая на помощь Всевышнего, расплавилась под мощью огня. Это вызвало у солдата смех… Он повернулся и вошел во двор. В грузовичке громоздились ящики с вином. Леа, как парализованная, не могла отвести взгляд от дымящихся останков, страшный запах которых доносился до нее… В этом кошмаре на колокольне Сен-Мексана пробило два часа… Поезд прошел через виадук… Должно быть, в Сен-Пьер-д'Орийяке починили путь…