От безрадостной встречи матери с сыном Семетея долго не оставляли печальные думы. Так лежал он и прислушивался к бесконечной возне за стеной. По обрывкам речи и грохоту посуды он догадался, что с работы вернулась хозяйка. Раза два через зал прошмыгнула озабоченная Перизат. Грохот за стеной словно удалялся, лишь изредка над ним взмывал резкий, как электрический звонок, голос хозяйки. Сверху, с краешку, заглянула в окно багровая луна. Она была похожа на пышную горячую лепешку. «Странно», — еще успел отметить про себя Семетей, проваливаясь в сон.
Почудилось, будто в сумрачную комнату неслышно, по-кошачьи пробрался Букалай.
«Что, Секе, — шепчет, — уже спите?»
«Что-то устал я сегодня», — отвечает Семетей сквозь дрему.
«Грешно перед наступлением тьмы кривить душой. Давайте, Секе, поговорим по душам. Бог свидетель, у вас сложилось обо мне превратное мнение. Вы считаете меня тунеядцем или даже крохобором. И напрасно. Расскажу я в таком случае свою жизнь. Вот получил я аттестат зрелости и, подхваченный тогдашним всеобщим порывом, подался на курсы шоферов. Стал водителем. Гонял автобус между районом и санаторием. Ну, левачил малость, не без этого. Только было встал на ноги — напасть подстерегла. Застрял прямо на железнодорожном полотне. Мотор заглох — хоть реви. И так и сяк кручу-верчу — ни в какую. А тут с грохотом мчится пассажирский поезд. Аварию предотвратили, но пришлось и штраф платить, и с правами расстаться. Что же… устроился в ресторан рубщиком, два года, тужась, топором махал, туши разделывал. Там же, в ресторане, и жену себе нашел. Пошел на повышение: стал заведовать теплицей. Зимой и летом со свежими овощами дело имею. Ничего: и начальство, и простой люд в рот мне смотрят. И опять беда: руку опалил. Теперь бы мне только пенсию оформить, стал бы пасти личный скот. В пастухах нынче потребность большая. Охотников мало: кругом хлопковые поля, нужен глаз да глаз. А я бы пошел. В селе двести коров, с каждой по два рубля в месяц — можно жить. Какой же я после этого тунеядец? Честно вкалываю всю жизнь, занимаюсь, так сказать, общественно полезным трудом».
«Но почему мы, почтенный, постоянно только о личной выгоде печемся? Вы кому-нибудь за свою жизнь добро сделали?»
Букалай поерзал на табуретке, задумался надолго, пригорюнился. Потом, что-то вспомнив, радостно воскликнул:
«Ну, конечно, сделал! А как же?! Однажды, когда еще баранку крутил, одну женщину с ребенком довез на вокзал. Даже с маршрута свернул. Бедняжка оказалась без копейки. Ну, я, разумеется, ничего с нее не взял… А потом что значит в вашем понимании «личная выгода»? Ведь работая рубщиком или завскладом, я же находился на государственной службе. Я выполнял общественный долг. Не так ли? Само собой, я никогда не отказывался от случайной доли. Только глупец от хорошего куска отмахивается. Вот вы, например, честный человек, на страже закона стоите, в столице на хорошей должности сидите, однако, надо полагать, живете отнюдь не на одной зарплате. Ведь надо детишек кормить, жену одевать, с друзьями-приятелями гулять, разве это мыслимо на одной зарплате?!»