– Кто его знает, – Макс пожал плечами, – думаю, саркофаг вполне мог бы еще лет десять, может быть, двадцать выполнять свои первоначальные функции. Так что сложно судить. Хотя в нашем случае если бы не было арки, вряд ли я смог бы выжить внутри саркофага. Но кстати, за счет этих самых дыр у нас появился небольшой запас восполняемых продуктов.
– В каком смысле? – Алекс замер.
– Очень просто, – Макс усмехнулся под маской респиратора. – Через них внутрь смогли проникнуть не только крысы, но и немало птиц. Здесь, – он указал на балки, создавшие каркас для крыши, – есть несколько голубиных гнезд. Когда построили арку, новая живность уже не прибывала, но все, кто здесь находились, оказались в ловушке и остались навсегда. Правда, птицы стали более скрытными и сменили свой окрас на более темный.
– То есть, получается, что темный цвет – это следствие облучения? – удивился Алекс.
– В какой-то мере. Я бы сказал, что темный цвет – элемент адаптации к радиации, но это только вершина айсберга. Точнее, видимая его часть. Весь процесс устроен значительно сложнее. Все дело в антиоксидантах, которые способны тормозить окисление в организме, которое усиливается при облучении. В результате этого серьезно страдают ДНК и РНК живого существа, – Макс явно вновь увлекся своим рассказом и перестал замечать, что они находятся в весьма опасном месте. – В частности, на это способно такое вещество, как глутатион. У животных с яркой окраской оно расходуется на формирование цвета, а у остальных весь его объем вовлекается в освобождение организма от вредных последствий облучения.
– То есть, – Алекс задумался, – выходит, что птицы уже сумели приспособиться к совершенно новым условиям своего существования?
– Можно и так сказать. Это факт и размышления о возможной множественности ядерных катастроф в прошлом натолкнул меня на мысль о том, что природа создала во всех живых организмах некоторые механизмы противодействия этим явлениям. Включаются они только при изменении тех или иных условий обитания. И наблюдать их мы ранее не могли только по одной простой причине – ученые лишь в XX веке смогли осознать, что представляет собой радиация, и начали хоть какие-то исследования в этом направлении. Понимаешь, будто после многих тысячелетий забвения это знание снова вернулось к нам, – Макс вдруг закашлялся, и в голову вернулось осознание, что они выбрали не самое удачное место для подобной беседы. – Пойдем, я тебе кое-что покажу здесь и будем торопиться назад. Заговорились.
Они вновь двинулись по реакторному залу, осторожно ступая, преодолевая преграды, от которых фонило со страшной силой. Зная это, Макс местами сознательно отключал дозиметр, датчиком которого на вытянутой штанге ощупывал порой дорогу. Его писк надоедал, разносясь в черепной коробке отвратительным эхом. Максу даже иногда казалось, что от этого звука начинало ломить зубы. Но он знал, что виной тому не писк, а источники мощного радиоактивного излучения, разбросанные по помещению или залитые тоннами серой бетонной массы во время строительства саркофага. Другого выхода тогда не нашлось – тонны изуродованных строительных материалов, графита и фрагментов топлива приходилось сбрасывать сюда с крыши третьего энергоблока и хоронить в единой братской могиле.