— Граф, никак это сделать невозможно.
— Что так?
Поручик понизил голос:
— Генерал-майор Комаров приказал вас арестовать. Как же я могу содействовать вашему намерению? Мне мой мундир дорог, а генерал крут.
— Скверно! — протяжно произнес Соколов. — И что же, никак нельзя?
— И рад бы угодить брату гвардейцу, да присяга не позволяет! — с облегчением проговорил поручик, понимая, что разговор окончен. — Скажу, граф, вам лучше вообще отсюда уехать. — Вдруг заметив каурого, с тревожным любопытством произнес: — Откуда конек штабс-капитана? А Кавтарадзе, где он сам?
— А, каурый придавил твоего штабс-капитана. Забери его, он на полу в коляске.
Все бросились к коляске. Действительно, в беспомощной позе сидел на полу Кавтарадзе, уставив мутный взгляд в небо.
Поручик крикнул:
— Врача Адуевского, скорее! — С укоризной посмотрел на Соколова: — Это какая-то жестокость...
Соколов, садясь в коляску, вспомнил:
— Поручик, забери еще пятерых ваших молодцов! Во-он за тем бугром от службы отлынивают. — И Василию:
— От греха подальше, погоняй. А то придется с государевой охраной войну начинать — дурное дело. Держи, Василий, к Мартышкиной пристани. Оттуда домой по воде доберусь. Мне старой дорогой возвращаться не резон. Эти горе-вояки теперь против меня, поди, артиллерию выдвинут.
С горечью подумал: «А что, бабахнули бы в меня из пушки, навсегда избавились и всем сразу стало бы хорошо: и террористам, и смутьяну Ленину, и даже министру Макарову. И только потому, что блага лишь Отчизне жажду.
Мне ни денег, ни славы не надо — все это есть. Бедная Россия, почему ты пожираешь своих лучших детей?»
Наша жизнь прекрасна еще и тем, что самые тяжелые и безвыходные обстоятельства порой обращаются в самые радостные и удачливые. Так и случилось в этот раз.
Коляска бежала вдоль ограды. Вдруг Соколов разглядел, как из калитки поста № 6, что у «Петербургских ворот», вышла фигура, показавшаяся знакомой. Миновали еще десяток саженей, и Соколов, к своему радостному удивлению, увидал идущего навстречу статного старика пехотинца в форме подпрапорщика Преображенского полка. Вся грудь подпрапорщика была увешана наградами, среди которых выделялись два солдатских «Георгия».
Соколов хлопнул кучера Василия:
— Стой, леший! Там легендарный Щеголь идет, — и, легко спрыгнув на землю, заключил в объятия подпрапорщика. — Здорово живешь, Николай Григорьевич?
Тот густым приятным голосом взволнованно проговорил:
— Аполлинарий Николаевич, неужто вы? Каким богатырем вымахали — любо-дорого смотреть! А я вас совсем юношей помню. Как в августе восемьдесят шестого года меня откомандировали в сводно-гвардейский батальон так и помню вас. Ваш батюшка привозил вас в «Александрию» к государю Александру Александровичу на званые обеды и приемы. Какие замечательные времена были...